Сын Ретта Батлера

Это она была во всем виновата. Она солгала. Да, это была ложь во спасение, да, она не хотела ничего плохого, но она солгала и теперь расплачивалась за это. Мария не была беременна. Регулярно у нее были месячные, ни на день не запаздывали. И это удивляло ее больше всего. Она должна была забеременеть, она должна была понести от Джона, но ничего не происходило. Как Мария молила Пресвятую Деву, чтобы та послала ей ребенка, как искренне просила. Но каждый месяц в одно и то же время начинались месячные. Мария приписывала свое бесплодие тому, что живет в грехе — ведь они с Джоном не были повенчаны, поэтому Пресвятая Дева и отвернулась от нее, но, как только они повенчаются, она обязательно родит Джону ребенка. А для того чтобы повенчаться, надо было получить благословение родителей. И Мария решила солгать…

Самое трудное в побеге ей казалось только одно — оттолкнуть мать. Это даже представить себе было ужасно. К матери следовало относиться как к святой — Мария так и почитала мать, — причинить ей даже небольшое зло считалось смертным грехом. Но другого выхода у Марии не было. Она несколько раз пыталась поговорить с матерью, но та даже слушать ничего не хотела.

— Потаскуха! — кричала она на дочь и захлопывала дверь. И это в лучшем случае.

Оттолкнуть мать… Нет, Мария даже думать об этом боялась.

Сразу после того как отец выпроводил Джона, он вернулся, схватил Марию за руку и оттащил ее на кровать. Он бил ее так, что девушка уже попрощалась с жизнью. Она не могла кричать — мать подушкой закрывала ей рот.

Когда отец устал, он схватил дочь за волосы, поднял ее опухшее от слез лицо и сказал:

— Ты, сука подзаборная! Запомни раз и навсегда — ребенок у тебя будет только тогда, когда мы тебе это позволим! Неужели ты думала, что я буду рисковать?! Нет, дорогая доченька, мы приняли меры! Донна Элиза дала нам хороший совет.

Донна Элиза — старая, скрюченная, беззубая горбунья — была в их селе знахаркой. Она принимала роды, она лечила заболевших животных, она готовила снадобья от болезней.

Все стало на свои места — донна Элиза приготовила какое-то снадобье, которое лишило Марию возможности забеременеть. Неужели навсегда?

— Не бойся, — словно угадал ее мысли отец. — Когда понадобится, ты сможешь нарожать целую кучу!

Но Марию это не успокоило. Она вдруг вспомнила про Клаудию. Она с семьей тоже ездила в Америку на заработки, а когда вернулась, вышла замуж. Через год она родила. Ребенок не прожил и месяца. То же самое случилось и со вторым. Третий выжил, но до года он не мог сидеть, когда отец решил ехать в Штаты, ребенку Клаудии было три года, но он не умел ни ходить, ни говорить.

Да, теперь Мария вспоминает, что отец часто беседовал с отцом Клаудии, узнавал, что и как в этой Америке. Тот охотно делился советами. Видно, один из советов был, как уберечь Марию от беременности.

Мать принесла завтрак, как всегда, в девять часов утра. Это были лепешки и кусок сыра.

— Мама, — сказала Мария, — мама, ну, пожалуйста, поговори со мной.

— Мне не о чем с тобой разговаривать, — отрезала мать.

— Но ведь я твоя дочь. Неужели тебе ни капельки не жаль меня?

— Ты — потаскуха! Ты не моя дочь.

— Мама, что ты говоришь?! Мама, я люблю тебя! Мама! Можешь избить меня, но только скажи, что со мной будет?

— Я ничего тебе не скажу. Ты — потаскуха. Ты была, есть и будешь потаскухой — вот что с тобой будет.

— Мама, но я погибну здесь. Неужели ты хочешь, чтобы я умерла?

— Да! — вдруг закричала мать. — Да! Я хочу, чтобы ты сдохла, чтобы твой позор ушел с тобой вместе в могилу! Ты мне не дочь, ты мерзкое, гадкое исчадие дьявола! Я ненавижу тебя. — Мать размахивала руками перед самым лицом Марии.

Дочь видела прямо перед собой злые, ненавидящие, налитые темной кровью глаза. В этих глазах не было ни капли жалости, ни капли снисхождения…

Мария резко поднялась, шагнула вперед и изо всех сил толкнула мать. Та отлетела к стене, еще не понимая, что произошло, а Мария распахнула дверь и побежала вниз по лестнице.

Остановилась она только тогда, когда остались далеко позади и их дом, и их улица, и их квартал. Когда она уже не видела заводских труб, длинных кирпичных стен фабрик, очередей перед проходными.

Она оказалась почти в самом центре Нью-Йорка. Нарядные витрины, красивые дома, автомобили, чистые улицы и богатые люди.

Только здесь она сообразила, что не захватила с собой ни пальто, ни даже платка. Она была в одном легком платье и тонких ботинках. Она не замечала холода только потому, что вообще ничего не замечала вокруг. Но теперь, когда она остановилась, зимний ветер пробрал ее до костей. Впрочем, это было не самое страшное. На нее оглядывались — удивленно, весело, но и подозрительно. Какой-то полисмен двинулся в ее сторону, помахивая дубинкой.

Мария вскочила со скамейки, на которой собиралась отдышаться, и поспешила прочь.

Ежи открыл ей сразу.

— О! Марыся! Заходите, заходите, дорогая. Вы вся продрогли. Идемте скорее на кухню, там тепло, и я дам вам чашку горячего кофе.