Сын Ретта Батлера

Бо поставил эту сцену предельно просто, безо всяких сценических эффектов. Ему важнее была психология безумной ревности Отелло и покорности Дездемоны. Но сцена на премьере вдруг зазвучала гимном свободе человека. Да, не только белый может убить негра! Не только негр может убить белого! Люди, на беду, вообще могут убивать друг друга! И человек сам выбирает свой путь в этой жизни, неважно, белый он или черный! Приблизительно такие мотивы вдруг увидели зрители и сам Бо в сцене, которую прекрасно знал, но никогда и представить себе не мог, что она может быть решена таким образом.

Зал, затаив дыхание, следил за супругами (негр — муж белой женщины! Какая пощечина расистам! А ведь это написал еще Шекспир столетия назад!), которые в страшных душевных муках прощались с любовью. Наверняка большинство зрителей знали сюжет пьесы, но они словно забыли об этом, словно вместе с героями решали самый страшный для любви вопрос — измена или нет? И с ужасом спрашивали себя — убьет он безвинную женщину или поверит ей?

Трагедия задела самые тонкие и болезненные струны человеческой души.

А потом наступил финал. И шквал аплодисментов и потоки ругани. В зале творилось что-то невообразимое! Сразу в нескольких местах завязались настоящие драки. Снова кто-то кого-то лупил почем зря; Ситуация становилась неуправляемой.

Бо понял, что необходимо срочно принять какие-то меры.

Актеры тоже рвались в бой, желая задать расистам по первое число. Ему с трудом удалось уговорить их не делать этого.

— Они все там разнесут к черту! — кричала Уитни. Но в голосе ее был не страх, а какой-то веселый азарт.

Бо бросился к пожарному, выхватил у него брандспойт и, выскочив на авансцену, пустил струю холодной воды прямо в дерущихся.

— Это венецианский дождь! — кричал он. — Он остудит ваши головы! Он омоет ваши души!

Разгоряченные зрители вмиг присмирели и бросились из зала, спасая свои смокинги и сюртуки, платья и прически.

Через пять минут зал был пуст.

Бо выключил воду. Бросил шланг и, обессиленный, опустился прямо на сцену.

Да, это были минуты счастья.

Потом вся труппа в полном составе отправилась в «Богему», и там все вместе актеры отметили премьеру. Здесь уже обошлось без эксцессов. Ведь актеры всегда были более демократичны и терпимы. Все поздравляли Бо и его труппу. Чаку Боулту было сделано сразу три предложения. Он счастливо улыбался, но только отрицательно качал своей красивой седой головой.

— Я актер Бо, — говорил он. — Я хочу работать с ним. И только с ним.

— Да, но ты очень, как бы это помягче сказать, специфический актер, Чак, — не без яду сказал Фредди. Тот самый кумир, в которого поначалу был влюблен Джон Батлер. — Трудно будет подыскать тебе роль.

— Чак может играть весь мировой репертуар, — сказал Бо.

— Но в мировом репертуаре так мало негров, — с улыбкой заметил Фредди.

— В мировом репертуаре много прекрасных ролей, — ответил Бо, словно пропустив мимо ушей скрытую насмешку. — Кому-то удаются роли любимцев публики, — Бо выразительно посмотрел на Фредди, — а кому-то — роли повелителей душ. — И Бо обнял Чака за плечи.

Уязвленный Фредди больше не пытался вступить в разговор и вскоре вместе с женой удалился. А остальные веселились до самого утра.

— Помнишь, Бо, тот самый день, когда ты собрал нас и сказал, что каждый может уйти, что ты не обидишься на нас, — сказал Чак, собрав всеобщее внимание.

— Конечно. Ты тогда здорово поработал лопатой, — улыбнулся Бо.

— Помнишь, ты упомянул о наших семьях и наших детях? Да, Бо, мне было страшно за детей в тот день. Но еще страшнее мне было от мысли, что, если я отступлю, когда-то страшно будет им. А я не хочу, чтобы мои дети боялись. Я хочу, чтобы они уважали меня. И чтобы их уважали тоже. Именно поэтому я остался тогда, — сказал Чак. — Я хочу за тебя выпить, Бо. За человека, который лишил меня страха.

Актеры снова стали шумно поздравлять Бо.

Кто-то принес газеты, которые выйдут только наутро. Во всех на первых полосах были фотографии Чака или сцен из спектакля, восторженные отзывы и много поздравлений.

Актеры, собравшиеся в «Богеме», разбились на группки и живо обсуждали и сегодняшний вечер, и сам спектакль. Говорили о планах, спорили, и в этой кутерьме Бо неожиданно оказался один. Он даже немного обрадовался этому, потому что ему вдруг стало немного грустно. Какой-то важный этап в его жизни был позади. Он словно взобрался на высокую гору, обдирая в кровь руки и ноги, падая и вновь поднимаясь. И теперь надо было спускаться вниз, чтобы потом снова взбираться на гору, еще более высокую.

Завтра, или через неделю, или через месяц он снова придет в форму. А сейчас он должен отдохнуть. Он должен подумать, оглянуться на пройденное, перевести дух и даже расслабиться, чего он не мог себе позволить все эти долгие недели и месяцы. Грустные мысли завладели им.