Сын Ретта Батлера

Рев восторга вырвался из груди каждого, кто наблюдал эту игру.

Только Шон был само воплощение ненависти. Он грубо оттолкнул стоявших на его пути и вылетел из дома.

— Зря я его обидел, — сказал Джон Мэри, когда молодежь повалила к столу и стала угощаться пуншем и пивом.

— Его не очень любят здесь, — сказала Мэри как-то грустно.

Потом снова были танцы, и парни теперь смотрели на Джона с уважением. Многие подошли познакомиться.

А потом вообще забыли о танцах, сгрудились вокруг Джона и стали расспрашивать о Нью-Йорке, об автомобилях, лифтах, электричестве и радио. Спрашивали и об артистах, певцах, танцорах. Девушки спрашивали о моде. Джону пришлось попотеть, чтобы ответить на все вопросы.

Расставались друзьями. Всей гурьбой проводили Джона до порога и заставили дать обещание завтра снова встретиться.

— Хотите чаю? — спросила Мэри, когда они оказались в доме.

— С удовольствием, — сказал Джон. — Я так хочу пить!

Мэри разожгла огонь и поставила чайник на плиту.

— Вы сегодня произвели фурор, — сказала она Джону. — У нас народ суровый, новичков долго не подпускают к себе.

— Чем я так уж всем приглянулся, не знаю, — рассмеялся Джон.

— Уж будто и впрямь не знаете, — сказала Мэри и смущенно опустила глаза. — Все девушки только на вас и смотрели.

— Бросьте, Мэри, никто на меня не смотрел.

— Ну одна-то уж точно все время смотрела на вас, — тихо сказала хозяйка.

— Это которая? Черненькая Лу?

Мэри отрицательно замотала головой.

— Кто же тогда? — спросил Джон.

— Ой, чайник закипел! — вскочила Мэри. — Сейчас будем пить чай.

Она заварила крепкий чай, достала мед и печенье.

— В Англии очень любят пить чай, — рассказывала она. — Ну и в Ирландии тоже. Мама готовила чай замечательно. Она и меня учила, но я, наверное, плохая ученица.

Джон попробовал чай и даже причмокнул от удовольствия:

— Я, к сожалению, не знаю, как готовила чай ваша мама, но вы это делаете чудесно. Вы обязаны раскрыть мне секрет, Мэри.

— Да никакого секрета нет, — улыбнулась польщенная хозяйка.

Румянец покрывал ее щеки каждый раз, когда кто-нибудь хвалил ее.

И мед был чудесный — густой, тягучий, почти коричневый, с запахом трав и цветов.

— Это нас эскимосы научили собирать. Здесь летом очень красиво, много цветов, травы высокие. Вообще-то наши эскимосы пришли с севера, там только тундра, вечная мерзлота. Не знаю, как человек может там жить? А вот эскимосы живут. Но наши почему-то решили прийти сюда. Что-то им сказали их боги. Я так слышала. На будущий год мы поможем им строить деревянные дома, а то их иглу начинают таять уже в апреле.

— Да, я видел. Удивительно, как умеет адаптироваться человек. Ко всему может приспособиться, — сказал Джон.

— Нет, — тихо возразила Мэри. — К одиночеству нельзя привыкнуть.

Она подняла голову и взглянула прямо в глаза Джону.

И только сейчас Джон понял, что Мэри все это время глядела на него не как хозяйка дома, не как остальные девушки на приезжего незнакомца. Ее взгляд таил в себе что-то другое, более глубокое, незащищенное, затаенное и сильное.

Джон не выдержал ее взгляда и отвел глаза. Вдруг он почувствовал себя в чем-то ужасно виноватым. Легкость пропала, мучительная недоговоренность возникла между ними.

— Очень вкусный чай, — сказал Джон, чтобы как-то прервать это молчание.

Мэри не ответила ему. Она тихо помешивала ложкой чай, стараясь не ударять ею о стенки чашки.

— Вы верующий, Джон? — неожиданно спросила она.

На этот вопрос Джон и себе самому затруднился бы ответить.

— Не знаю, — честно признался он. — Когда жил с матерью, каждую субботу и воскресенье ходил к мессе. Даже молился, когда заболел отец, прося у Бога помощи. Но отец умер. А вот теперь, в Нью-Йорке, я в церковь не хожу. Даже и не думаю об этом. Скажем так — я верю, что есть над нами высший разум, мудрость мудростей… Но вот что это? Бог?

— Я не об этом спросила вас. Я говорю про Заповеди Господни.

— Да, в это я верю.

— Джон, помогите мне.

— Я? Вам? Но как, Мэри?

— Шон сватается ко мне. Наверное, он любит меня. Наверное, я выйду за него, хотя сама его не люблю.

— Но тогда зачем выходить за Шона? Он мне не очень понравился, хотя это и не мое дело.

— Да, вы правы, он не очень хороший человек. Но, может быть, ему нужна просто ласка? Забота и терпение?

— Это вам решать, Мэри, — сказал Джон. — Чем я могу вам помочь?

— Я хочу, чтобы мой ребеночек родился от любви, — еле слышно прошептала Мэри.

У Джона перехватило дыхание. Больше ничего не надо было говорить. Эта женщина просила его о помощи. Она переступала через собственную гордость, через молву и предрассудки. Неужели ему сейчас надо было одернуть ее? Неужели надо было урезонивать, мудро рассуждать о женской чести, о долге, об обязательствах? Все эти правильные слова звучали бы сейчас кощунственно перед этой чистотой и безоглядностью.

— Я не люблю вас, Мэри, — сказал Джон. И даже эти правдивые слова ему самому резанули ухо.

— Это ничего, — спокойно ответила женщина. — Моей любви хватит на нас двоих.

— У меня есть невеста, — сказал Джон и вдруг подумал: «Мария и Мэри. Это же одно имя».

— И она не простит вас?