Сын шевалье

У Бертиль не возникло никаких сомнений. Это было далеко, но она бы не отказалась и от более далекого путешествия. Неподалеку от Бычьего дворца они столкнулись с монахом Парфе Гуларом, по обыкновению пьяным. Со свойственной ему наглостью он уставился на женщину, которая, казалось, старалась укрыться от взоров любопытных прохожих.

Матушка Мари-Анж, судя по всему, отличалась строгими принципами. Грозно замахнувшись клюкой, она обрушила поток ругательств и упреков на бесстыдного монаха, позорившего свой сан. Толстяк прошел мимо, громко хохоча и отпуская сальные шуточки…

Возле Монмартрских ворот, совсем рядом с церковью святой Марии Египетской, у которой Мари-Анж не забыла осенить себя крестным знамением, из-за резкого движения капюшон внезапно упал с головы девушки. Одну секунду ее прекрасное лицо было открыто.

Бледный рыжеволосый мужчина с туманным взором мечтателя в это самое мгновение выходил из церкви. Он словно окаменел на паперти, устремив страстный взгляд на прекрасное видение. Выражение исступленной радости осветило его изможденное лицо, отмеченное, казалось, роковой адской печатью.

Две женщины миновали городские ворота и углубились в улочки предместья. Мужчина пошел следом за ними, не сводя глаз с изящной девичьей фигурки.

Вскоре все трое перешли маленький мост через сточную канаву. Эта сточная канава, поросшая ивами, была проложена под открытым небом за стенами Парижа и тянулась от ворот Тампль до самой реки [31]. Перейдя мостик, они взяли влево, обогнули Гранж-Бательер с развалинами церкви, разрушенной во времена Лиги, и подошли к перекрестку, где возвышался огромный каменный крест. Рядом с этим крестом начиналась довольно крутая дорога, которая шла вдоль стены Монмартрского аббатства, пересекала некое подобие площади с эшафотом посередине, проходила перед часовней Святого Петра и спускалась с другой стороны горы.

Эту-то дорогу и выбрала Мари-Анж. Спустя несколько минут она остановилась у ворот аббатства. У Бертиль, очевидно, были веские основания опасаться монахов, будь они мужчинами или женщинами. Впервые у нее возникли неясные подозрения. Она остановилась, посмотрела на старуху и спросила:

— Так мы направляемся в аббатство?

— Да, госпожа. Именно здесь вас ожидает дворянин.

— У монахинь? — воскликнула Бертиль, отпрянув.

Нимало не смутившись, Мари-Анж объяснила:

— И да, и нет. Да — потому что я состою на службе у святых сестер и живу в обители. Нет — потому что у себя в доме я хозяйка. И это ко мне был перенесен раненый дворянин.

Объяснение вполне удовлетворило девушку, и она молча последовала за старухой за ворота аббатства. Красавица Клодина де Бовилье не была больше аббатисой в аббатстве на Монмартре. Она ведала судьбами монастыря в Пон-о-Дам. В течение вот уже одиннадцати лет монахини Монмартра находились во власти Мари де Бовилье. Некоторые летописцы утверждают, что она была сестрой Клодины. Мы не осмеливаемся на этом настаивать.

Мари де Бовилье не было и двадцати четырех лет, когда она стала аббатисой этой странной обители, похожей скорее на один из бесчисленных домов разврата, которыми изобиловал в то время Париж, чем на приют монахинь.

Возглавив монастырь, юная особа внезапно ощутила благодать. Та, которая накануне, будучи еще рядовой инокиней, являла собой пример разнузданного бесстыдства, буквально в один день сделалась образцом суровости и добродетели.

— Это ее право, — рассуждали монахини, с недавнего времени находившиеся в ее власти.

Разумеется, это было ее право. И новообращенная решила употребить свою власть, дабы заставить всех вокруг следовать своему примеру и ступить на путь истинный.

Монахиням, за долгие годы привыкшим к свободным порядкам, эта строгость предписаний и необходимость соблюдения устава вовсе не была любезна. Случались ужасные бунты, в ходе которых новая аббатиса много раз оказывалась на волосок от гибели. Овечки превращались в тигриц.

Однако Мари де Бовилье, которая прежде, казалось, была занята лишь многочисленными любовными интрижками, вдруг выказала себя женщиной с головой, наделенной неукротимой энергией, железной волей и дьявольской властностью. Она разгадывала все заговоры, подавляла всякое возмущение, обуздывала все бунты. Разнузданные монахини с изумлением обнаружили в этой юной красавице, великосветской даме, с мягкими и обворожительными манерами властную правительницу, перед которой все должны были склониться. И те, которые предприняли последнюю и безнадежную попытку сопротивления, узнали на собственном горьком опыте, что эта белая ручка — изнеженная и душистая — никогда не выпустит ту власть, что досталась ей волею судьбы.

Итак, святым сестрам оставалось одно: смириться и вернуться к порядкам, слишком долго ими попиравшимся. В то время, о котором мы ведем рассказ, в монастыре царила строжайшая дисциплина. Аббатиса находилась в полном расцвете сил, ибо ей не было еще и тридцати пяти лет, и деспотически властвовала над обителью; никто не осмеливался тягаться с ней.