Сын террориста

Я и сам пробовал задирать слабых. Когда мне было одиннадцать, у нас в классе появился новенький мальчик-азиат. Полагаясь исключительно на стереотипы, я был уверен, что все азиаты владеют боевыми искусствами, и подумал, что будет классно, если я, как настоящий Черепашка-ниндзя, опробую на нем какой-нибудь прием карате. Целый день я провоцировал его на драку. Как выяснилось, этот конкретный азиатский мальчик и правда владел боевыми искусствами: он притворился, будто хочет ударить меня в лицо, и когда я присел, он ударил меня ногой по голове. Я в слезах побежал прочь из школы, но охранник остановил меня и отправил в медицинский кабинет, где медсестра выдала мне замороженный сэндвич с джемом и арахисовым маслом, чтобы я приложил его к подбитому глазу.

В общем и целом это был унизительный опыт. Так что до тех пор, пока Ахмед не побил меня за воровство, я не пытался больше задирать других. Я иду по коридору в школе и натыкаюсь на кучку детей помладше, которые играют в “собачку”, перекидывая друг другу рюкзак какого-то мальчика. Мальчик хнычет. Я перехватываю у него рюкзак и швыряю его в мусорный бак. На мгновение я испытываю чувство глубокого удовлетворения. Не скрою, приятно иногда оказаться на другой стороне уравнения. Но потом я бросаю взгляд на жалкое, измученное лицо мальчугана, на котором написаны чувства, которые я так хорошо знаю — полное недоумение и ужас, — и я достаю его рюкзак из бака и отдаю ему. Никто никогда не сажал меня рядом с собой и не объяснял, что такое сочувствие и почему оно значит больше, чем власть, патриотизм или религиозная вера. Но я обучаюсь этому прямо там, в коридоре: я не могу делать с другими то же самое, что сделали со мной.

9 Декабрь 1998 года. Александрия, Египет

Мне было 15 лет, когда Ахмед в последний раз ударил меня. Мы переехали в Египет, потому что жизнь здесь дешевле и потому что у моего отчима есть родственники, которые могут помочь моей матери с детьми. Нас, детей, по-прежнему шестеро, и все мы живем в трехкомнатной квартире в огромном бетонном здании в районе, который называется Смуха. Дом очень грязный и давно требует ремонта. К тому же в нем ужасно холодно, потому что стоит зима, а бетон не держит тепло. И все-таки рядом есть торговый центр и строится еще один супермаркет. Это не худшее место из тех, где нам приходилось жить.

Однажды в субботу мы с моим приятелем, живущим по соседству, болтаемся на улице, деремся на мечах, сделанных из палок, когда к нам подбегает старший сын Ахмеда с компанией других парней — они решили, что мы деремся всерьез. Кое-кто из ребят начинает кидаться в нас камешками. Почти в шутку — просто они так играют. Но постепенно они становятся все более агрессивными, и я кричу: “Хватит!” Я тут самый старший и самый крупный. Все останавливаются. Кроме сына Ахмеда. Ему просто необходимо бросить еще один камень — прямо мне в лицо. Камень разбивает мне очки и нос, все в панике разбегаются.

— Что случилось? — спрашивает мама, когда я прихожу домой.

— Прежде чем я расскажу тебе, — отвечаю я, — ты должна поклясться, что не скажешь Ахмеду.

Я знаю, что он ни в коем случае не поверит мне больше, чем собственному сыну, и что вместо утешения я получу очередную выволочку. Мать обещает, что не скажет ни слова. Так что я ей все рассказываю, и она отправляет сына Ахмеда в его комнату и запрещает выходить. Это наказание. Я в восторге: хоть капля справедливости после трех лет обид. Ночью я лежу в постели и слышу, что Ахмед пришел домой из мечети. Я слышу звяканье, когда он бросает ключи в стеклянную вазу рядом с кроватью. Я слышу стук плечиков, когда он вешает в шкаф свою рубашку и брюки. Я слышу, как он делает свои вечерние отжимания, нарочито громко сопя. А потом я слышу нечто, что разбивает мне сердце: моя мать все ему рассказывает.

Ахмед зовет меня к себе спальню. Он ни слова не говорит о выходке своего сына, хоть и наверняка видит, что мои очки неуклюже склеены и что на переносице у меня засохшая кровь. Зато он говорит:

— Почему ты дрался палками?

И этот вопрос немедленно приводит меня в ярость.

Но я злюсь не на Ахмеда, а на мать.

— Видишь! — ору я. — Вот поэтому я и не хотел, чтобы ты ему говорила! Потому что он просто сделает виноватым меня — как он всегда делает!

На мгновение я останавливаюсь. Я киплю от возмущения и чувствую, что мне просто необходимо сказать еще что-нибудь:

— Потому что он урод!

Я приподнимаю с пола обогреватель и швыряю его в стену. Провод высекает несколько искр, когда выскакивает из розетки, а прутья обогревателя дрожат и издают протяжный бом-м-м.

Я вылетаю из спальни и бегу на кухню, продолжая рыдать и орать. Я настолько потерял контроль над собой, что меня самого это пугает. Я изо всех сил пинаю кухонную дверь, потом еще раз, а затем слышу, что Ахмед мчится за мной по коридору. Я знаю, что сейчас произойдет. В тот момент, когда он врывается на кухню, я падаю на пол, сворачиваюсь калачиком, и он принимается дубасить меня кулаками. Я буду терпеть, как я всегда терплю.