Сын цирка

Фаррух мог бы рассечь связки и сокращенные, укороченные сухожилия – то есть выполнить пластическую операцию по удлинению сухожилий, – но проблема при травме сдавления стопы была в том, как срослись кости; доктору Дарувалле надо было пилить кость. Но, повредив пучки сосудов стопы, он поставил бы под угрозу ее кровоснабжение; в результате могла начаться гангрена. Конечно, всегда можно сделать ампутацию и установить протез, но мальчик, вероятно, отказался бы от этого. Отец Фарруха наверняка не стал бы делать такую операцию; как хирург, Лоуджи придерживался старинного врачебного принципа primum non nocere – прежде всего не навреди.

Забудь о мальчике, подумал Фаррух. Так что он провел операции на стопе и шее, затем встретился с членами комитета по приему новых членов в клубе «Дакворт», где также позавтракал с Инспектором Дхаром. Их ланч был нарушен смертью мистера Лала, а также неудобными вопросами З. К. П. (заместителя комиссара полиции) Патела. (То есть у доктора Дарувалла выдался тяжелый день.)

И теперь, прослушивая сообщения на автоответчике, Фаррух пытался представить себе, в какой именно момент в бугенвиллеях возле девятого грина мистер Лал получил смертельный удар. Возможно, в этот момент Фаррух находился в операционной; или это случилось раньше, когда он увидел в лифте доктора Азиза, или когда он сказал «мааф каро» нищему калеке, английский которого был на удивление хорош.

Без сомнения, мальчишка был из тех предприимчивых нищих, которые предлагали себя в гиды иностранным туристам. Калеки, насколько знал Фаррух, были завзятыми прохиндеями. Многие сами себя уродовали; некоторых из них целенаправленно калечили – у нищего калеки было больше возможностей заработать, чем у просто нищего. Размышляя о членовредительстве, особенно о ранах, нанесенных самому себе, доктор снова подумал о хиджрах. Затем его мысли вернулись к убийству на поле для гольфа.

Вот что поражало доктора Даруваллу, когда он оглядывался назад: как кто-то мог настолько приблизиться к мистеру Лалу, чтобы ударить старого гольфиста его же клюшкой? Как можно было незаметно подкрасться к человеку, который сам заблудился в цветах? Видимо, мистер Лал делал замахи, наклонялся, возясь с этим дурацким мячом. А где была его сумка для гольфа? Недалеко. Как кто-то мог подойти к сумке, вынуть из нее клюшку и затем ударить мистера Лала – и чтобы при этом мистер Лал ничего не увидел? Фаррух знал, что в фильме это выглядело бы неубедительно. Даже в фильме об Инспекторе Дхаре.

Так, значит, осенило доктора, мистер Лал, возможно, знал убийцу, а если убийца был другим игроком в гольф – скорее всего, со своей сумкой для клюшек, – тогда зачем ему понадобилось использовать клюшку мистера Лала? Но что мог делать посторонний человек в пределах девятого грина – притом не вызывая подозрений мистера Лала? – вот что в настоящий момент никак не мог себе вообразить создатель Инспектора Дхара.

Что за собаки лаяли в голове убийцы? Злые собаки, подумал доктор Дарувалла, потому что в голове убийцы царила страшная иррациональность. По сравнению с ней ум доктора Азиза казался вполне рассудительным. Однако размышления Фарруха на эту тему были прерваны третьим сообщением. Автоответчик врача был неумолим.

«Боже мой!» – воскликнул неузнаваемый голос. В этом голосе было столько безумной эйфории, что, как показалось доктору, едва ли это тот человек, на которого он сначала подумал.

8 Слишком много сообщений

Порой иезуиты знают далеко не все

Поначалу Фаррух действительно не догадался, что голос в автоответчике, полный истеричного энтузиазма, принадлежал отцу Сесилу, которому было семьдесят два года и который поэтому легко впадал в панику при необходимости говорить спокойно и четко с автоответчиком. Отец Сесил, индийский иезуит, пребывающий неизменно в приподнятом настроении, был старшим священником в колледже Святого Игнатия; как таковой он являлся полной противоположностью отца настоятеля – отца Джулиана, – англичанина шестидесяти восьми лет, представлявшего собой одного из тех иезуитов-интеллектуалов, что отличаются язвительным настроем ума. Сарказм отца Джулиана был такого свойства, что Фаррух каждый раз начинал испытывать к католикам смешанные чувства благоговения и недоверия. Но сообщение было от отца Сесила, поэтому не содержало ничего несерьезного. «Боже мой!» – начал отец Сесил, как будто предлагая выдать общее описание мира, распахнутого перед ним.