Сын Валленрода

— Если она будет молчать, я попробую договориться с полицией. Они рассчитывают на обещанную за вас награду, поэтому не побрезгуют и частью названной суммы. А стирать белье немецкому солдату — это еще не преступление. Только не спрашивайте меня, что произойдет, если она не выдержит. Тогда только вы выйдете из этой истории целым и невредимым. Значит, как я сказал… ночью у вас приступ и вы попадаете на операционный стол. С этим вашим аппендиксом. И слушайте меня внимательно, — операция закончится неудачно. Вы скончаетесь на столе. Вы в общих чертах обо всем этом уже знаете. За город вас вывезут в гробу. Увы, ничего другого более подходящего я не вижу.

Станислав смотрел, как Леонов нервно крутил в руках стетоскоп.

— Надеюсь, вы не будете меня кромсать?

Федор Федорович нетерпеливо махнул рукой.

— Бросьте ваши шутки!

…Таким образом, в гробу, куда ему пришлось улечься в больничном морге, под крышкой был приготовлен потрепанный костюмишко, сапоги с голенищами в гармошку, шапка и полушубок и еще неизвестно каким образом попавший в больницу его немецкий мундир. До чего же омерзительно это сукно! Мундир преследовал его как собственная тень. Похоже, ему уже никогда от него не избавиться. Но там, в лесу, Станислав нужен со всей своей экипировкой. Он это понимал. Если бы сейчас ненароком открыли гроб, то в нем обнаружили бы учителя Шульгу в старом полушубке и меховой шапке и запасной «костюм», предназначавшийся для совершенно иных, чем эти похороны, целей. Для каких же? Еще не время об этом думать. Сначала необходимо выбраться за пределы города.

Тем временем «похоронная процессия» приближалась как раз к границе города. «Все должно пройти без сучка, без задоринки. На фуре вывозят трупы каждое утро, и никогда не возникало никаких трудностей». Но одно дело — заверения Леонова, и совершенно другое — лежать неподвижно в этом ящике. Станислав почувствовал, как его начинает душить кашель. Сейчас ему только этого недоставало. До этой минуты совсем не першило в горле, а теперь так дерет, будто он проглотил перец. Это все нервы. Требуются поистине нечеловеческие усилия, чтобы удержаться от желания откашляться. На лбу выступили капли пота, перед глазами поплыли красные круги. Он не выдержал и коротко, сдавленно кашлянул. Стук железных колес на сей раз заглушил этот звук.

Но вот фура притормаживает. Уже отчетливо слышны голоса немецкого патруля. Остановились. Конь беспокойно топчется на месте, в то время как возница хлопает рукавицами о полушубок. То ли от холода, то ли просто нервничает. Должно быть, тоже от страха душа ушла в пятки. Но почему они не трогаются? Почему никто к ним не подходит? Видимо, пробка. Понаехало автомашин, все ждут своей очереди на досмотр.

Настойчиво сигналя, их повозку объезжает какая-то автомашина. Шофер от души клянет все на свете. Армии должны отдавать предпочтение — поэтому он поносит последними словами гражданский транспорт, перегородивший дорогу. Не переставая сигналить, немец пробивается вперед силой. Возница съезжает на обочину. Слышен скрип колес обгоняющих их крестьянских повозок. Наконец и они сдвигаются с места, проезжают несколько метров и снова останавливаются. Впереди перед ними, должно быть, целый караван.

Станислава опять донимает кашель. Он сунул рукавицу в рот, как кляп, и впился в нее зубами. Лучше задохнуться, чем допустить, чтобы вырвался хоть единый звук. Снова их фура рванулась с места. Теперь отчетливо слышны окрики немецких жандармов, перетряхивающих двигающуюся перед ними повозку. Кажется, прошла целая вечность! Их педантизм при досмотре может для него плохо кончиться. Жандармы приказывают вознице слезть с повозки и показать поклажу. «Weiter gehen!»[27]

Теперь настает их черед. Стучат подбитые гвоздями сапоги, затем ударяют каким-то железным предметом по крышке гроба. Неужели они собираются ее приподымать?! Сколько их там собралось? Хотя какая разница. Если ему даже повезет здесь, они все равно догонят и пристрелят его в поле. В этот момент их конь, облегчаясь, начинает поливать, словно из пожарного шланга, мостовую. Тоже нашел подходящее место. Жандарм проклинает и животное, и возницу.

— Ein Verstorbene?

— Да, покойник, — отвечает возница без запинки на ломаном немецком.

— Passierschein![28]