Сын Войны, Дочь Хаоса

Я побрела по коридору, останавливаясь на каждом шагу или около того, чтобы сделать снимки. Поначалу всё было неплохо. Я слышала, как папа ходит по своей комнате, и видела, как свет его фонарика проникает в коридор. Но вскоре я оказалась слишком далеко, чтобы видеть или слышать его. Стены казались темнее, и всё казалось неестественно тихим. Иногда я слышала отдалённые скрипящие звуки. Первые несколько раз, когда это случалось, я водила лучом фонарика по коридору, пытаясь найти источник шума. Фрески входили и выходили из тени, создавая впечатление, что люди просто перестали двигаться, как будто они играли в какую-то двухмерную версию салочек.

Я старалась не вспоминать фильмы ужасов, где мумии и различная нежить выскакивали из темноты, чтобы убивать людей. Папе не следовало позволять мне смотреть такие вещи по телевизору, когда он знал, что в реальной жизни я буду бродить по гробницам.

Я решила, что звуки должны быть такими же, какие издают дома, когда дерево и металл остывают или нагреваются: простое расширение и сжатие. Пройдя дальше по коридору, я сделала ещё несколько снимков. Проклятие Осириса было написано на каждом дверном проёме: Смерть приходит на крыльях к тому, кто входит в гробницу фараона.

Наверное, крылья скарабея.

Я подошла к новой фреске и провела по ней фонариком. Люди в белых одеждах неторопливо шли вдоль стены, служа фараону, который вечно сидел, удобно устроившись на своём троне. Слуги отдавали дань уважения своему правителю, но также внимательно следили за мной. Человек с птичьей головой сидел в лодке, в то время как птица с человеческой головой летела над головой в соседней секции. Я могла бы придумать сделку, которая действительно хорошо сработала бы для них обоих.

Я была рядом с комнатой, которую мой отец обвел на карте, поэтому я заглянула внутрь. Один щелчок моего фонарика показал, что это погребальное хранилище. Богато украшенные сундуки, резные стулья, статуи и ряды банок были сложены у стены. Новизна прикосновения к этим древностям исчезла. На то, чтобы всё сделать, у нас ушли бы недели. Что означало много проходов мимо вооружённых охранников и вокруг тёмных, скрипучих гробниц.

Я уставилась на груды бумаг. Почему никто из членов королевской семьи никогда не собирался легкомысленно для своих путешествий в загробную жизнь? Я имею в виду, я понимала, зачем они хотели взять еду, но что они планировали делать с кучей статуй бабуинов?

Я услышала ещё один шум, на этот раз, похоже, доносившийся из коридора.

— Папа? — крикнула я и направила фонарик сначала в одну сторону, потом в другую.

Только понимающие взгляды египтян на фресках вернули мой взгляд.

Шум не мог исходить от вооружённых охранников. Они бы бегали и кричали. Пространство и ограничение, сказала я себе. Я одна. Ну, за исключением получеловека-полузверя в натуральную величину, нарисованного на следующей части фрески. Действительно, такого рода картины, должно быть, вызывали у древнеегипетских детей кошмары. Почему художники не могли нарисовать красивые картины загробной жизни? Деревья и сады. Милые маленькие котята. В конце концов, у египтян были кошки. Они почитали их, даже потрудились их мумифицировать.

Я заставила себя сосредоточиться на съёмке и сделала ещё несколько снимков. Каждый раз, когда гасла вспышка, я на мгновение была ослеплена, уязвима. Я ненавидела эти несколько секунд.

Египетская гробница хорошее место для смерти только в том случае, если вы являетесь фараоном, для которого она была построена. А может быть, исключений и не было. Я не собиралась жить в одной комнате с кем-либо из умерших, а это означало, что чем скорее я уберусь отсюда, тем лучше.

Мой фонарик осветил фигуры на фреске передо мной. На фреске воин с ярко — зелёными глазами смотрел на меня в ответ. Горящие глаза Хорусиан. Я почти видела самодовольство на его лице, выражение, которое говорило, что он идёт за мной. Или, по крайней мере, такие, как он.

Позади меня что-то скрипнуло. Шаги.

Я резко обернулась. Ничего. Коридор был пуст. Мне нужно было перестать пугать себя.

Я закончила с одной стеной и завернула за угол в другой коридор. На фреске передо мной был изображен Анубис — парень с головой шакала, ведущий мужчину в процессии. Он был покровителем мёртвых и богом бальзамирования. Да, бальзамирование было настолько важно, что у него был свой собственный бог. Хотя его работа, вероятно, не снискала ему большого уважения на вечеринках бога после работы.

Я отступила назад и повела фонариком вдоль стены, изучая её. Я достаточно знала о египетском искусстве, чтобы понять суть этой истории. Этот человек был мёртв, и боги судили его в загробной жизни. С одной стороны весы держали его сердце, а с другой, перо — символ Маат, богини истины и справедливости. Если бы сердце этого человека было отягощено чувством вины, оно было бы тяжелее пера, и чаша весов склонилась бы в сторону его проклятия. У весов стояло чудовище, готовое проглотить сердце мужчины, если оно окажется недостойным.

Слова одного из сердечных скарабеев пришли мне на ум, и я пробормотала их вслух: