Сыночкина игрушка

Андрей Семёнович остановился. Марина снова завизжала, и этот громкий, нутряной звук повис в воздухе, вибрируя и постепенно затихая. Пашка, весь потный, перемазанный соком растений, медленно поднялся на ноги и обвёл полицейских диким взглядом.

— Не убивай папку!

Взвизгнув, парень снова побежал в сторону вооружённого оперативника. Его напарник попытался перехватить умственно отсталого, но тот, весь покрытый липким потом, без труда выскользнул из рук и снова покатился по земле. Утерев нос рукой, он попытался встать на ноги, но невесть как оказавшийся рядом Шакрин уверенным движением толкнул Пашку ладонью в макушку, снова роняя на задницу.

— Сидеть! — рявкнул старший оперуполномоченный.

Парень попытался подняться снова, но замер, натолкнувшись на полный ненависти взгляд полицейского. Толкнувшись ногами подальше от мужчины, он сжался в комок, стараясь прикрыться руками, и зарыдал, тихо и отчаянно. Так плачут дети, обиженные взрослыми без всякой причины.

Кивнув, полицейский шагнул в сторону Андрея Семёновича и с силой толкнул его пальцем в грудь:

— Какого хрена у вас тут происходит вообще?!

Мужчина, весь красный и потный, перевёл сбившееся от волнения дыхание и ответил таким же громким криком:

— А вы что себе позволяете?! Припёрлись сюда, пистолетами размахиваете, устроили обыск на пустом месте! Перепугали ребёнка!

Привыкший, что от его криков люди отступают, Андрей Семёнович навис над Шакриным, уступавшим ему как в росте, так и в ширине плеч. Но тот стоял, как каменное изваяние, и даже не собирался сдавать позиции. Марине, продолжавшей, не моргая, наблюдать за происходящим, показалось, что мужчины подозрительно похожи на встретившихся на опушке леса животных: свирепого вепря, привыкшего править лесом, и матёрого охотничьего пса. И если один из них не решится отступить, то непременно прольётся кровь. Много крови.

И опер отступил. Не побежал, а именно отступил, понимая, что открытая схватка никому не нужна.

— На вас, — он снова указал на Андрея Семёновича пальцем, но на этот раз не прикоснулся к нему. — Будет написано заявление. Побои у старика мы снимем, можете не сомневаться. А лично от меня — ждите комиссии, которая проверит, в каких условиях вы содержите сына и насколько он опасен для общества. Вы меня хорошо расслышали?

— Я бизнесмен… — хрипло булькнул в ответ Андрей Семёнович. — Человек уважаемый. Меня тут все знают.

Но и этот аргумент полицейский парировал мгновенно, почти не задумываясь:

— Вашим бизнесом ещё налоговая займётся. Посмотрим, какой вы уважаемый человек.

Глаза Андрея Семёновича налились кровью, но он нашёл в себе силы промолчать. Шакрин направился к выходу, сопровождаемый своими коллегами и испуганно глядящим по сторонам дядькой Митяем. Андрей Семёнович с кряхтением поднял сына с земли и повёл в дом. Толпа начала медленно расходиться.

66.

Андрей Семёнович уже некоторое время стоял на ступенях лестницы на второй этаж. Над полом второго этажа виднелись лишь его голова и плечи. А Пашка, всё так же голый, грязный и потный, носился по своей комнате, то хватаясь за голову, то падая на пол и принимаясь корчиться.

Мужчина видел его в таком состоянии впервые. Хотя, если считать совсем уж глубокое детство — возможно, второй или третий раз. Но в любом случае, никогда ещё истерика сына не вызывала у него такого ужаса. Тот, кого он привык видеть не более, чем маленьким мальчиком, даже когда тот раскабанел настолько, что стал с трудом проходить в дверь дома, внезапно оказался чем-то большим. Способным броситься на полицейского под дулом пистолета. При виде него полицейские застыли от страха, подумать только!

— Пашка! — Андрей Семёнович изо всех сил старался не опускаться до просительных интонаций, но получалось плохо. — Пашка, угомонись!

Но сыне не слушал его. И если раньше мужчина прекратил бы истерику всего лишь парой резких, хлёстких зуботычин, то теперь он никак не мог на это решиться.

«Господи, да он когда на пол бросается, у нас сервант трясётся на первом этаже…»

— Пашка… Сынок!

— Они приедут завтра! — ревел умственно отсталый. — Приедут! За мной приедут! И заберут!

— Никто тебя не заберёт, успокойся!

— Заберу-у-ут! — вопил Пашка в ответ, размазывая слёзы по грязным щекам. — И будут в попу тыкать и совать! И уколы делать! И нос отрежут! С ушами! И заставят сожрать!

Пашкин голос перешёл в неразборчивое хрипение, и Андрей Семёнович мысленно благословил слабость глотки своего отпрыска. Его рука не дрогнула ни разу, когда он пытал и калечил людей в подвале. Но сейчас, когда все эти вещи перечислялись его же собственным сыном, мужчину пробил холодный пот. Он словно посмотрел на себя со стороны. На себя такого, каким видел его Пашка.

— Пашка! Но ты ведь нас спас! Ты всё классно сделал!

— Сдела-а-ал! Сдела-ал! Как ты проси-и-ил! — проорал Пашка, лёжа на полу и выгибаясь дугой.

А потом он расслабился так резко, что Андрей Семёнович испугался, не доорался ли тот до инсульта. Тело толстяка слабо колыхалось от дыхания. Капельки пота, быстро сформировавшись на боках, поползли вниз на дощатый пол.