Сыновья

В ответ заключенные, которые стояли у перил тюремных коридоров и все видели, громко запротестовали. Поднялся крик. В полицейских полетели табуреты. Тогда офицер скомандовал:

— Ружья на изготовку!

Щелкнули затворы. Дула винтовок угрожающе смотрели на взбунтовавшихся узников. Надзиратели, всполошенные и бледные, бегали по коридорам и заклинали заключенных не доводить дело до кровопролития. Выкрикивая проклятия и угрозы, заключенные скрывались в камерах, и надзиратели мгновенно запирали их.

Хартвиг подталкивал Вальтера.

— Так все и кончилось, господин надзиратель?

Хартвиг не ответил и запер за Вальтером на замок дверь камеры. Но тут же отпер и прошептал:

— Дурень, только сейчас и начинается по-настоящему!

— Борьба продолжается?

— Да еще какая!

Через окна неслись крики:

— Объявить голодовку! Объявить голодовку! Долой полицию!

Из корпуса в корпус неслось:

— Голодовка! Голодовка!

Как эхо, один корпус отвечал другому:

— Голодовка! Голодовка!

Кальфактор Францль с ведром супа появился у камеры Вальтера. Но он не произнес своего: «Желаю при-и-ятного ап-пети-и-та!», а только испытующе посмотрел на Вальтера своими большими глазами.

— Объявляю голодовку!

Дверь камеры хлопнула, и замок щелкнул.

IV

До самой ночи перекликались голоса, от окна к окну велись разговоры, и, несомненно, не один только Вальтер не мог в эту ночь заснуть. Из центра города то и дело доносились выстрелы. До боли обидно сидеть за решеткой, когда товарищи борются. Эрнст Тимм, наверно, среди сражающихся, С какой радостью Вальтер дрался бы сейчас опять под его командой. Теперь у него есть опыт, не так, как в тот раз; теперь он знал бы, как взяться за дело. До чего же глупо сидеть под замком!

Наутро, вместе с сигналом побудки, раздались крики:

— Голодовка!.. Голодовка!..

Францль и маленький, с колючими глазками надзиратель Хельмс, дежуривший ночью, стояли с кофе и хлебом перед отпертой камерой Вальтера. Вальтер безмолвно повернулся к ним спиной. Дверь закрылась. Щелкнул замок.

В обед пришел Хартвиг. Вальтер спросил:

— Борьба продолжается?

— Да. Но надо есть!

— Я есть не буду!

Вальтеру казалось, что волнение в тюрьме несколько улеглось. Правда, еще слышны были выкрики:

— Крепите солидарность! Голодовка до конца, пока нас не выпустят на волю! — Но это были лишь одиночные выкрики; долгие часы, как раньше, стояла тишина, гробовая тишина. Проиграно и это сражение? Неужели рабочим не удалось добиться свободы? Неужели опять все усилия были напрасны?

Наступил вечер. От переутомления и голода Вальтер заснул свинцовым сном. Рев надзирателей разбудил его. Новый день сомнений и тревог. Кальфактор Францль канючил:

— Поешь, поешь. Все едят, — уверял он.

— Прочь с глаз! — крикнул Вальтер.

Чей-то хриплый голос призывал:

— Голодовка, камрады! Голодовка!

Кальфактор, выслуживающаяся собака, значит, нагло врал. Вальтера одолевала слабость, ему было очень плохо, но он был полон решимости выдержать, чего бы это ни стоило. Тепло, исходившее от труб центрального отопления, немного согревало. Начались рвотные позывы. Из глубины желудка поднимались спазмы. Но желудок был пуст, и, несмотря на позывы, рвоты не было.

В обед снова загремели по коридору бидоны с супом. Опять перед камерой Вальтера стояли кальфактор и надзиратель.

— Я ничего не хочу!

— Не дури, дай свою миску!

Напрягая все силы, Вальтер крикнул!

— Не хочу ничего!

Слава богу, ушли наконец.

Вальтер припал к тонким трубкам калорифера. Вошел Хартвиг.

— Скажите же, борьба еще продолжается?

— Поешь хоть что-нибудь!

— Ответьте мне! Там еще борются?

— Да… Но…

— И вы советуете мне стать штрейкбрехером?

Хартвиг помотал головой.

— Какое там штрейкбрехерство! Все едят.

— Неправда!

— Неправда? Хорошо. В таком случае, пойдем. Я покажу тебе, как они едят! Только ты, дурень, голодаешь! Пойдем, убедись собственными глазами!

Вальтер пошел за надзирателем. Подойдя к соседней камере, Хартвиг отодвинул заслонку глазка и сделал знак Вальтеру. Вальтер взглянул — обитатель камеры жадно хлебал суп из своей миски.

— Идем дальше!

Хартвиг приоткрыл глазок в двери следующей камеры. И этот заключенный ел.

— А камера семьдесят девятая? — пробормотал Вальтер. — Оттуда еще сегодня утром неслись призывы к голодовке.

— Пойдем к семьдесят девятой!

И тут человек жадно ел. Вальтер стиснул зубы. Ему было стыдно перед Хартвигом.

— Ну, теперь ты согласен? Францль сейчас тебе что-нибудь принесет.

Вальтер помотал головой.

— Как ты мог поверить этим людям? Ведь это все проходимцы. В семьдесят девятой сидит старый вор-рецидивист. Профессиональный взломщик. Этот сброд и — голодовка! О, бог мой!

Когда Хартвиг ушел, Вальтер опять привалился к теплым калориферам. Борьба еще продолжается, сказал Хартвиг. Продолжается — в этом вся надежда.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

I