Сыновья

Матиас Брентен молодцевато повернулся; перед его глазами опять распростерлась Европа. Взглянув на карту, он мысленно нанес на нее новые границы. На западе он присоединил к Германии Голландию, Бельгию и Люксембург; стоит ли прихватить немецкую часть Швейцарии, он еще окончательно не решил. На юге он завладел промышленным районом Северной Италии и генуэзским портом. Ведь Ломбардия искони была германской оборонительной зоной. На Балканы заявит, вероятно, претензии Австрия. Та же участь постигнет, надо полагать, и Румынию. Что касается Украины, то она отойдет под протекторат Германии. Прибалтийские государства, само собой разумеется, войдут в состав Империи, равно как и русская часть Польши и Финляндия. Империя получит, таким образом, нефть, хлеб, железо, уголь, лес — и все это в таких количествах, что она сможет господствовать над всем остальным миром.

Необычайно приятное чувство охватило Матиаса Брентена. Кончиком языка он облизнул губы, будто проглотил лакомый кусочек. В это утро Матиас Брентен, против обыкновения, еще раз подошел к зеркалу. Лицезрение собственной персоны доставило ему удовольствие. Бережно провел он щеточкой по густым бровям, по кончикам усов. Какая досада, что зубы у него плохие, гниют один за другим. А зубных врачей он всю жизнь боялся даже пуще начальства. Зато голый, блестящий, будто отполированный, череп, который, как его не раз уверяли, придавал ему сходство с Бисмарком, казался ему весьма внушительным. Такая лысая голова — залог великолепной карьеры.

Взгляд, брошенный на старинные швейцарские часы, подтвердил то, что подсказывало ему чутье, — пора начинать обход.

Он надел шинель, фуражку, которую жена подбила изнутри ватой, не спеша тщательно натянул серые замшевые перчатки, подаренные дочерью Агнес, бросил прощальный взгляд на свой холодный служебный кабинет и, зорко глядя по сторонам, прямой и надменный, вышел из таможни.

II

А не мелькнул ли там кто-то за складами?

Таможенный инспектор остановился и стал всматриваться. Не должно быть ни малейшего движения ни между складами, ни на набережных, ни даже на судах, стоящих на якоре. Но никакого движения и не было. Даже собаки не бегали вокруг складов. Черные подъемные краны замерли, Над водой друг подле друга призрачно вздымались огромные океанские пароходы, Ни одно колесо не вертелось, ни один звук не нарушал тишину, ни души не видно было на палубах. Железнодорожные рельсы вдоль погрузочных площадок, между которыми буйно разросся бурьян, покрылись толстым слоем ржавчины: давно канул в вечность день, когда здесь в последний раз прошел поезд.

Гигантская гавань застыла, точно погруженная в мертвый сон волею злого волшебника.

Это было царство таможенного инспектора Брентена. Каждое утро он важно шествовал сквозь этот призрачный мир и следил, чтобы все оставалось таким, как есть. И сам он в своей темно-зеленой шинели, с саблей, волочащейся по земле, походил на старую, разжиревшую, покрытую пылью фигуру из паноптикума.

Его размеренные твердые шаги гулко раздавались среди каменных стен складских помещений. Порою слышался ритмичный всплеск волн и урчащий звук отлива. Левой рукой держась за эфес сабли, правую засунув под борт шинели, он осматривал в своем инспекторском обходе сто восемьдесят шесть пакгаузов и складов, тридцать одно океанское судно, восемь парусников, шестьдесят четыре крана и лебедки, проделывая в общей сложности расстояние в три с половиной километра.

Лишь в конце своего участка, на Брокторской набережной, Матиас Брентен увидел людей. В одном из казенных складов работало восемь рабочих. Дважды в неделю с верховьев реки приходила баржа с казенным грузом из Саксонии или Магдебурга, разгружалась и затем, захватив отсюда новый груз, отправлялась в обратный рейс внутрь страны.

В числе этих восьми постоянных рабочих был сосед Брентена по дому, хромой Антон Флеш. По наблюдениям Брентена, приводившим его в ярость, Флеш за время войны по-настоящему разбогател. Этот человек был ему глубоко противен. Но жена и дочь заступались за соседа. Когда Матиас Брентен однажды в кругу семьи сказал, что он когда-нибудь основательно прощупает этого Флеша и что его обследование вряд ли окажется безрезультатным, обе, и жена и дочь, стали заклинать его не делать этого: у Флеша, мол, семья, жена его — милейшая женщина, и пусть Тиас бога ради оставит его в покое.

С тех пор сосед еще больше раздражал Матиаса. Когда же до него дошло, что Флеш стал социал-демократом и теперь в разгар войны, подписался на социалистическую газету, неприязнь его перешла в открытую вражду.

— Здрасте, господин инспектор!

Антон Флеш так громко рявкнул свое приветствие, что Матиас Брентен, заглянувший в настежь открытый склад, невольно вздрогнул от столь назойливой почтительности. Машинально приложил он руку к фуражке и ровным шагом продолжал свой путь. Проходя мимо баржи, на которой высилась гора белоснежных мешков, он наметанным глазом прочел на них надпись: «Военный груз — кофе».

И таможенный инспектор опять вздрогнул: сегодня утром он пил чистейший натуральный кофе.