Сыновья

Адмирал Шеер категорически отклонил прошение о помиловании… Адмирал Шеер — победитель сражения при Скагерраке! Вальтер подумал об отце, и мысль о нем больно ужалила его. И отец тоже прочитает газеты и, верно, подумает — может, урок этот излечит моего сына… Да, он окончательно излечился, на все времена, но давно уж, задолго до этого злодеяния. Занятия в кружках, несомненно, полезны, но гораздо поучительнее собственный опыт.

На смену убитым и брошенным за решетку встанут новые борцы. Надо, чтобы с каждым днем число их росло, чтобы они были все сильнее, энергичнее. Не опускать рук, не терять боеспособности, продолжать борьбу всеми средствами, всеми силами, не останавливаться ни на мгновенье!

Вальтер подумал об Ауди. Они давно не виделись. Почему? Как ненавидел Ауди этот ханжеский буржуазный мир! Из протеста носил он огненно-красную рубашку. Даже такому человеку, как доктор Эйперт, не верил. Как Ауди реагирует на все, что происходит?

Вальтер решил навестить своего друга Ауди Мейна.

IV

Трогательны эти маленькие обветшалые домишки; точно поддерживая друг друга, жмутся они по обе стороны узкого проезда. Непогода и ветры обглодали их фасады. Источенные балки торчат, как кости скелета. Проезд так узок, покосившиеся дома стоят так близко один против другого, что на улочке царит вечный полумрак, не говоря уже о комнатах.

Вальтер поднялся по истертым ступенькам винтовой лестницы с веревкой вместо перил, находившейся прямо под аркой ворот. Пахло кошками и вареной капустой. Да, это было убогое жилье пролетария. По сравнению с этим домом квартира родителей показалась Вальтеру чуть ли не барской. На одной из многочисленных дверей, выходивших в длинный узкий коридор второго этажа, была наклейка с надписью от руки: «Гедвига Мейн, вдова». Вальтер постучал.

— О! Вот это настоящий сюрприз! — Ауди пожал руку приятелю. — Слышал, слышал, что с тобой стряслось… Что, очень серьезно?.. Все время собирался тебя навестить, да каждый раз что-нибудь мешало…

С чего это такая многоречивость? Вальтеру показалось, словно Ауди не слишком обрадовался «сюрпризу».

— Ну, входи, входи в мои апартаменты. Может, они и не так богаты, как у нашего доктора Эйперта, зато здесь ты у друга. Мама сегодня стирает, кстати, тоже у доктора, у некоего доктора Фрезе. Черт его знает, может быть, и он социалист… Я как раз собрался уходить. Угадай, куда? Во «Флору»! Можешь себе представить? В этом месяце там выступают первоклассные акробаты. Удивлен? Понимаю! Но я все больше убеждаюсь, что единственное подлинное искусство — это акробатика. Осторожнее! У этого стула только три ножки. Садись сюда. Да садись же!

Вальтер сел.

Кухня, с тех пор как он был здесь в последний раз, стала еще неуютнее. На шкафчике — немытые тарелки и чашки. На столе — остатки еды. Из двух стульев один оказывается трехногий. На дверном косяке чадит маленькая керосиновая лампочка.

— Я, может, не вовремя?

— Глупости. Что значит — не вовремя? Пойдем вместе. Билет мы достанем. Выступают первоклассные силы, почти все из берлинского «Винтергартена». Женщина там одна — ну, просто бес. Одно слово — виртуозка. Работает на трапеции так, без сетки.

Вальтер молча смотрел на друга. Он ли это? В своем жалком жилище Ауди казался знатным иностранцем. И Вальтер, подбоченившись, оглядел себя: свои короткие, едва доходившие до колен, вельветовые штаны, длинные шерстяные чулки, грубые, спортивные ботинки. Женщина… Акробатка… Единственно подлинное искусство…

— Кстати, как рука?

— Хорошо! Спасибо!

— Надо идти, а то опоздаем.

Они вышли.

На Ауди было темное пальто, белое шелковое кашне. Вальтер все это отметил, как будто и не глядя: чуть скосив глаза, он окидывал приятеля беглыми взглядами. Нет, это уже не тот Ауди, не Ауди в огненно-красной рубашке. И следа от прежнего Ауди не осталось. Вальтер глубоко засунул руки в карманы своей грубошерстной куртки и молча шагал рядом с Ауди, опечаленный, подавленный. А, пожалуй, виноват и я. Даже наверняка.

— Ты все еще бываешь у этого… аристократического революционера Эйперта?

— Ты несправедлив к нему, Ауди!

— Гм. Постоянная же ты натура! И доверчивая. А меня от всего этого с души воротит. Затевать заговоры в виллах… вынашивать крамольные идеи среди персидских ковров…

«Это он себе в оправдание», — думал Вальтер.

— Фарисейство сего академика сразу бросается в глаза. Все это поза, кривлянье, а пожалуй, кое-что и похуже! Нет, ноги моей там больше не будет! Моим девизом по-прежнему остается: сомневаться во всем. Сомнение — самая революционная из всех добродетелей.

— Был у нас как будто и другой девиз — не только познать все, но исповедовать свои убеждения и по убеждениям жить.