Сыновья

Группа стала их родным домом. Они опять приобрели друзей, зажили жизнью коллектива, который сознательно, без колебаний, шел собственным, им самим избранным путем и никому не позволял вмешиваться в свои дела. Дни заискрились разнообразным содержанием. Много спорили, в предметах для спора недостатка не было, редко все и во всем сходились во взглядах. Вальтер досконально знакомился с картинными галереями и музеями; учился отстаивать свое мнение в теоретических спорах. Не было ни одного значительного и интересного явления, которое они не попытались бы изучить и понять. В картинной галерее они безмолвно стояли перед Рембрандтом, восхищались сумасшедшим великолепием красок у Ван-Гога. В музее по истории Гамбурга пытливо проникали в глубь столетий и прослеживали рост родного города, как наблюдают за развитием живого существа. С Бергедорфской обсерватории рассматривали Венеру и Марс; толковали о свободном браке и товарищеских отношениях между мужчиной и женщиной; читали Фореля, Вейнингера и Блюхера и устраивали дискуссии о прочитанном. При этом говорилось, разумеется, немало глупостей. Им хотелось осуществлять на практике социалистические идеи, но пока они лишь путались в мире чудесных утопий. И все-таки их мечты, искания и заблуждения были прекрасны и волнующи.

А война все продолжалась. Безумие торжествовало победу. Лик мира был искажен ненавистью. Народы истекали кровью. Однако символ веры Вальтера и его друзей гласил: человек добр. Это было название книги, в которой известный немецкий писатель^[3] изображал войну, проклинал ее бессмыслицу. Книга эта стала для группы манифестом.

IV

Не хватало одной лишь Рут…

Они собрались под большими часами Центрального вокзала, чтобы отправиться в двухдневный «великий поход» по горам и долам Герде. Погода была в этот октябрьский день словно по специальному заказу: свежо, холодновато, но зато сухо и ясно.

Не хватало одной лишь Рут… Этого никогда не случалось. Она ни разу еще не опаздывала. Вальтер то и дело выбегал к главному входу. Вот последний трамвай, которым она могла бы приехать, а ее нет. До отхода поезда оставалось три минуты.

— Что могло с ней приключиться? — спрашивал староста группы Ганс. — Я думал, что ты договорился с ней вчера.

— А как же! Конечно, договорился, — ответил Вальтер.

— Ничего не понимаю. Ждать больше нельзя ни минуты. Ты едешь с нами? Или…

— Я остаюсь. Поезжайте. Мы, может быть, еще догоним вас.

С радостными возгласами бросились юноши и девушки на перрон. Вальтер грустно смотрел им вслед. Об этой поездке он давно мечтал. В рюкзаке лежали великолепные лакомства, даже плитка шоколада с орехами, который она так любит…

Три часа тридцать пять минут. Сквозь окна пассажирского зала он видел, как тронулся поезд…

Вальтер не был знаком с матерью Рут; он еще ни разу не был у них, и какое-то неясное чувство охватило его, когда, войдя в столь знакомый ему снаружи дом, он прочел на дверях фамилию «Лауренс». Он позвонил.

Открыла стройная седая дама.

— Что вам угодно?

— Прошу прощения. Мое имя Вальтер. Рут дома? Мне очень хотелось узнать… я хотел спросить…

— Войдите, пожалуйста! Она нездорова.

— Нездорова? Когда же она захворала? Что-нибудь серьезное?

— Надо надеяться, что скоро все пройдет.

Спокойная манера фрау Лауренс действовала как-то благотворно. Смущение Вальтера рассеялось, он пошел за ней по коридору, но остался за дверью, когда она вошла в комнату дочери.

Как красиво убран коридор. Яркие обои. Большая вешалка с шкапчиками и зеркалом. Акварели на стенах.

Фрау Лауренс вышла к нему.

— Войдите, пожалуйста, господин Брентен.

Она лежала в большой кровати, похожая на маленького ребенка, бледная как смерть, и взгляд — испуганный, робкий.

— Рут, что с тобой?

Она не ответила, не шевельнулась, только по щекам медленно покатились слезы.

Не снимая рюкзака, он осторожно подошел ближе. Остановился у кровати и спросил:

— Почему ты плачешь?

Она не ответила, только слезы потекли сильнее.

Вальтер оглянулся. Фрау Лауренс в комнате не было. Он снял рюкзак и присел на край кровати. Положил руку на одеяло, там, где вырисовывалась ее рука.

— Но скажи же наконец хоть словечко. Что у тебя болит? Почему ты плачешь?

— Ты очень ждал меня?

— Все ждали. До последней минусы.

— Мне очень, очень жаль. Поверь мне.

— Ну, ладно уж. Не так страшно. Наверстаем. Я рад, что ничего серьезного.

— Ничего серьезного, — повторила она шепотом и спрятала лицо. — Нет, нет, ничего серьезного.

— Смотри, что я тебе принес. — Он вынул из рюкзака приготовленную для нее плитку шоколада. — С орехами. Ну, довольна?

— Спасибо, Вальтер!

— И еще вот масло. И…

— Ты такой добрый.

— Больных нужно выхаживать, чтобы они поскорее выздоравливали. А тебе надо как можно скорее выздороветь. Неужели ты думаешь, что мне хочется опять остаться одному, без тебя?

К его удивлению, она снова заплакала, еще сильнее прежнего. Плач был тихий, неслышный, но слезы текли непрерывно.

Он посмотрел на нее.

— Ничего не понимаю. Что с тобой такое? Почему ты плачешь?

— Ты ведь не одинок, Вальтер.

— Нет, у меня есть ты.

— И друзья.

— Ты для меня больше, чем все друзья вместе взятые.