Сыновья

И видя, в каком она гневе, он остерегся и не сказал, что и дом, в котором она живет, принадлежит младшему брату, потому что всем было удобнее, чтобы она оставалась здесь вместе с дурочкой. Потом он ушел и больше никогда не говорил об этом с Цветком Груши, а с другими членами семьи, жившими в городском доме, она виделась очень редко, только в тех случаях, когда зачем-нибудь собиралась вся семья. Правда, иной раз в начале весны она видела Вана Старшего, когда он приходит отмерять арендаторам зерно для посева, как и следовало землевладельцу, хотя он только и делал, что стоял в стороне с надменным и значительным видом, пока нанятый им управитель отмерял зерно. Иногда он являлся и перед жатвой – посмотреть, каков будет урожай на полях, чтобы знать потом, правду ли говорят арендаторы, жалуясь по привычке на то, что год был плохой и что дождей выпало слишком много или слишком мало.

Он приходил несколько раз в год, обливаясь потом, задыхаясь от ходьбы, и всегда был не в духе оттого, что ему приходится работать. И завидев Цветок Груши, он ворчливо здоровался с ней, а она, хотя и кланялась ему, как того требовали приличия, старалась не разговаривать с ним, потому что за последнее время он стал человеком распущенным и тайком плотоядно посматривал на женщин.

Однако, видя, что он бывает у арендатора, Цветок Груши думала, что земля по-прежнему остается у старых хозяев и что Ван Средний смотрит за своими участками и за участками младшего брата, а что было на самом деле – ей никто не сказал. Цветок Груши была не из тех, с кем легко сплетничать, она со всеми, кроме детей, держалась спокойно и холодно, и хотя она была кроткого нрава, люди почему-то боялись ее. У нее не было подруг, и только последнее время она стала водить знакомство с монахинями, которые жили неподалеку в монастыре – тихой обители из серого кирпича, за зеленой ивовой изгородью. Этих монахинь она с радостью принимала, когда они приходили проповедывать ей свое кроткое учение, слушала их, а после того долго раздумывала над их словами, страстно желая выучиться хотя бы настолько, чтобы самой молиться о душе Ван Луна.

Цветок Груши так и не узнала бы о продаже земли, если бы в том же году, когда крестьянин-арендатор купил первый участок, маленький горбун, сын Вана Старшего, не пошел за отцом в поле, следуя за ним на расстоянии, – чтобы тот его не заметил.

Этот горбун был очень странный мальчик и нисколько не походил на других детей во дворах большого дома. Неизвестно, отчего мать невзлюбила его с самого дня рождения, может быть оттого, что он был не такой румяный и красивый, как другие дети, а может быть оттого, что ей надоели частые роды и сына она невзлюбила еще до его рождения. Вот из-за этой нелюбви она сразу же отдала его вскармливать одной из рабынь, но и эта рабыня его не любила, потому что ради этого ребенка у нее отняли родного сына. Она говорила, что глаза у него умные не по возрасту и что очень дурно, когда у ребенка такие глаза. Она говорила еще, что в нем много злости и что он нарочно кусает ее, когда сосет грудь. И однажды, кормя мальчика грудью, она взвизгнула и уронила его прямо на каменные плиты двора, где сидела в тени под деревом, а когда все сбежались и стали спрашивать, что случилось, она ответила, что ребенок укусил ее до крови, и показала грудь, и, правда, грудь была в крови.

С этого времени мальчик рос горбатым, и, казалось, вся сила роста ушла в большой горб, придавивший ему плечи, и все стали звать его Горбуном, даже родители. Никому не было до него дела, потому что он был такой хворый, да и кроме него были другие сыновья; никто не заставлял Горбуна учиться грамоте или хоть чем-нибудь заниматься, и он рано приучился прятаться от людей, а особенно от своих сверстников, которые жестоко издевались над его горбом. Он, крадучись, пробирался по улицам и уходил далеко за город один, прихрамывая на ходу и сгибаясь под тяжестью груза на спине.

В тот день он незаметно вышел за отцом и старался не показываться ему на глаза, зная, что отец бывает не в духе в те дни, когда ему нужно идти в поле; так он и шел за ним, крадучись, до старого глинобитного дома. Ван Старший прошел дальше в поле, а горбун остановился посмотреть, кто это сидит на пороге дома.

Это была дурочка, дочь Ван Луна, которая, как всегда, сидела, греясь на солнце, но теперь это была немолодая женщина, ей было почти сорок лет, и в волосах у нее показались седые пряди. Но разумом она по-прежнему осталась ребенком и сидела, гримасничая и складывая свой лоскуток. Горбун с удивлением смотрел на нее, так как видел ее в первый раз, а потом начал злобно передразнивать ее и тоже строить гримасы, и так громко щелкать пальцами под самым ее носом, что бедняжка начала плакать со страха.