Сыновья

Но юноша был весел и беззаботен и поплевывал в дорожную пыль, чтобы показать, что это не его забота и что он будет по-прежнему петь, если ему захочется. По правде говоря, он и не знал других песен, кроме солдатских, так как долго прожил среди отважных бойцов, а нельзя ожидать, чтобы солдаты пели те же песни, что и крестьяне среди своих мирных полей.

На третьи сутки в полдень он подъехал к дому и, сойдя с осла там, где от главной улицы начинается переулок, увидел своего двоюродного брата, который слонялся без дела. Он подавил зевок, разглядывая рябого, и вместо приветствия спросил:

– А ты все еще не генерал?

И Рябой возразил быстро и метко:

– Хоть не генерал, да по крайней мере получил первую степень!

Он издевался над двоюродным братом, так как всем и каждому было известно, что Ван Старший и жена его только о том и говорили, что сделают этого сына ученым, что в следующем месяце он поедет на экзамены в такой-то город и получит первую ученую степень. Но время шло, кончался один год и начинался другой, а он никуда не уезжал. Рябой знал, что и сейчас двоюродный брат его собирается не в школу, а в какой-нибудь чайный дом, и, должно быть, только что лениво поднялся с постели, проведя где-нибудь ночь. А сын Вана Помещика держался небрежно и презрительно и, оглядев двоюродного брата, сказал:

– Однако твое генеральство не принесло тебе даже шелкового халата!

И он пошел дальше, не дожидаясь ответа, раскачиваясь на ходу так, что его шелковый халат, цвета зеленой ивы, только что покрывшейся листьями, колыхался в такт его гордой походке. А Рябой ухмыльнулся и, показав язык вслед двоюродному брату, подошел к дверям своего дома.

Войдя во двор, он увидел, что все там оставалось по-старому. Было обеденное время, дверь в дом стояла открытой, и он увидел, что отец сидит один за столом, а дети бегают по всему дому и, как всегда, едят на ходу; мать стоит в дверях – и, поднеся чашку к губам, запихивает еду в рот палочками, жует и болтает с соседкой, которая зашла попросить чего-то взаймы, о том, что кошка стащила сегодня ночью соленую рыбу, хотя она была подвешена высоко к балке. Завидев сына, она крикнула ему:

– Ну, ты попал как раз к обеду, лучше и придумать нельзя! – и продолжала болтать по-прежнему.

Юноша ухмыльнулся, но ничего не ответил, только поздоровался с ней и вошел в дом; отец кивнул ему, слегка удивленно, а сын почтительно поздоровался с ним, а потом разыскал себе чашку и, взяв стоявшего на столе кушанья, отошел в сторонку и сел на свое место боком, как подобает сидеть сыновьям в присутствии родителей.

Когда они поели, отец налил себе чаю в чашку из-под риса, однако немного, потому что был бережлив во всем, что делал, и стал пить маленькими скупыми глотками, а потом спросил сына:

– Ты пришел с каким-нибудь поручением?

И сын ответил:

– Да, только здесь я не могу сказать тебе.

Его окружили братья и сестры, молча глазея на него и ловя каждое слово, какое он скажет, потому что отвыкли от него.

Теперь и мать подошла к столу, чтобы еще раз наполнить свою чашку, потому что была охотница поесть, и муж ее обычно успевал окончить обед и уйти, а она все еще ела, – и тоже принялась разглядывать сына, говоря:

– Ты вырос вершков на десять, готова поклясться! А почему на тебе такая рваная куртка? Разве дядя не дает тебе лучшей? И чем тебя кормят, что ты так растешь? Должно быть, хорошим мясом и вином?

Юноша снова усмехнулся и сказал:

– У меня есть хорошее платье, только на этот раз я его не надел, а мясо мы едим каждый день.

Ван Купец был поражен и с несвойственной ему живостью спросил:

– Как, неужели брат каждый день дает своим солдатам мясо?

Сын поспешил ответить:

– Нет, это только теперь, потому что он готовит их к войне и хочет, чтобы они стали свирепыми и налились кровью. А я ем мясо, потому что не живу с простыми солдатами, и мне можно есть то, что остается в чашках у дяди и у его женщины, – и мне, и верным людям.

И мать сказала с жадным любопытством:

– Расскажи мне про эту женщину! Странно, что он не позвал нас на свадьбу!

– Он звал, – торопливо ответил Ван Купец, видя, что этому разговору не будет конца. – Да, он звал нас, но я сказал, что мы не поедем. Это стоило бы целую кучу серебра, и если бы ты поехала, тебе понадобилось бы и новое платье, и то, и другое, и третье, чтобы быть не хуже других.

На это женщина возразила с горячностью и повысив голос:

– Ах ты, старый скряга! Я и так никуда не хожу и…

Но Ван Купец откашлялся и сказал сыну:

– Пойдем, здесь нам не дадут покоя.

И встав с места, оттолкнул детей в сторону, но не грубо, и вышел, а сын последовал за ним.

Ван Купец шел по улице впереди сына к маленькому чайному дому, куда ходил не часто, и там выбрал стол в уголке, где потише. Но дом был почти совсем пуст, так как в этот час посетителей бывает совсем немного: крестьяне продали свои припасы и разошлись по домам, а горожане еще не приходили для послеполуденной беседы.

И тут, на свободе, сын Вана Купца передал ему поручение дяди.