Сыновья

Нелегко было обоим супругам нести крест безотрадной семейной жизни. Но жена, очевидно, страдала больше, чем муж. Она очень быстро старела, стала неряшлива, за внешностью своей следила все меньше. В противоположность прошлым годам, когда Адель на все отвечала мужу немым презрением, она теперь устраивала ему сцены, кончавшиеся страшными ссорами. То она жаловалась, что нет на свете женщины несчастнее, чем она, что он обманул ее, загубил ее лучшие годы; то осыпала его язвительными насмешками, пуская в ход все, чтобы унизить его как мужчину. Она поднимала его на смех за поражение, которое он потерпел в затеянном им судебном процессе против дирекции Городского театра, и высчитывала, сколько ему придется уплатить за судебные издержки и адвокату. Она была дьявольски изобретательна во всем, что могло его уязвить или послужить поводом для насмешек над ним. Он же, на людях бахвал и говорун, дома становился все молчаливей и замкнутей; но ядовитые речи супруги, которые он молча проглатывал, отравляли ему существование.

В этот поздний вечер, далеко за полночь, отпирая дверь своей квартиры, он всей душой надеялся, что Адель уже спит. Он никогда не торопился домой, всячески старался избежать встречи с ней. Собака тихо повизгивала, предчувствуя отдых.

Адель, в нижней юбке и с полуобнаженной грудью, сидела на кухне и неприязненным взглядом смотрела на входящего супруга. Альма, опустив голову, побрела в переднюю, к своему ящику.

— Где ты в последнее время шляешься по ночам?

Папке не ответил. Ведь она прекрасно знала, откуда он пришел. В конце концов, это его работа, кстати сказать, единственная теперь, до комендантского часа надзирать за чистотой уборных в увеселительном заведении Загебиля.

— Не старайся, пожалуйста, втереть мне очки, что ты пришел из твоего… благородного за-ве-дения!

Папке и не помышлял «втирать ей очки» по какому-либо поводу, он молчал.

— Ты, видно, прекрасно себя чувствуешь в роли сторожа в нужнике, подтиральщика дерьма!

Адель удовлетворенно рассмеялась, увидев, как его передернуло.

— Далеко же ты пошел, Пауль Папке! Надо же, чтобы мне попался муженек только по видимости мужчина!

Жуя кусок хлеба, который он достал из кухонного шкафа, Папке чуть не подавился; собака коротко взвыла.

— Убери куда-нибудь эту скотину! — закричала Адель и поднялась, словно собираясь выгнать собаку из квартиры. Но вдруг, видно, передумала, однако орать не перестала: — В доме вечно стоит вонь, как в свинарнике! Сил никаких нет! Впредь собачий ящик изволь сам чистить! Вот лопнет у меня терпение и я насыплю яду в корм этой бестии!

Папке поднял глаза, и на лице у него мелькнула безумная улыбка. Казалось, будто он хочет что-то сказать, но он только кивнул, еще раз улыбнулся и опять кивнул.

IV

Карла Брентена выписали из больницы, так и не поставив по-настоящему на ноги; он остался инвалидом. Зрение в уцелевшем глазу ослабело. В полной апатии, долгими часами сидел он и о чем-то думал. Он ужасающе исхудал, лицо одрябло, у рта залегли глубокие складки. Целыми днями от него слова нельзя было добиться. О том, что происходит в стране и во всем мире, он и слышать не хотел.

Вальтер удивлялся матери — несмотря на все невзгоды, это была все та же мужественная, самоотверженная Фрида. Никогда ни единой жалобы не срывалось с ее уст. Она подбодряла мужа, всячески внушала ему веру в его силы. Едва занималось утро, как она убегала мыть полы в какой-то конторе. Три дня в неделю где-то стирала поденно. Она отправлялась к торговцу сигарами Призу, с которым Брентена связывали долголетние деловые отношения, заботясь о том, чтобы муж не чувствовал недостатка в сигарах. И решилась на самое тяжкое для себя: пошла к Густаву Штюрку, попросила у него взаймы денег и кое-как кормила семью.

Однажды Брентен спросил жену, знает ли Хинрих, что он болен.

— Разумеется, — ответила Фрида. — Все родные знают.

— А Пауль? — спросил Карл.

— И Пауль; можешь не сомневаться!

— Написала бы все-таки ему, — сказал Карл Брентен.

— Хорошо. Если хочешь, напишу.

В кухне она стиснула руки и, вся красная от сдерживаемого гнева, сказала удивленной бабушке Хардекопф:

— Он никогда ничему не научится! Какие еще сюрпризы должны ему преподнести его родные и так называемые друзья, чтобы у него раскрылись глаза и он понял бы наконец, что они собой представляют! Когда же, когда, бог ты мой, ему станет ясно, что нечего, решительно нечего ждать от них!

И все же она написала и Вильмерсам, и Папке, и даже Матиасу. Но скрыла это от сына.

V

Карл Брентен не сумел приспособиться к стихии инфляции. Порой ему чудилось, что он кое-что заработал, но при ближайшем рассмотрении оказывалось, что убыток намного превышает прибыль. Когда он, заключив сделку, начинал подсчитывать барыши, выяснялось, что, не доложив денег, нельзя пополнить запасы товара.

Брентену пришлось учиться, и он учился, платя, конечно, за уроки достаточно дорого. В погоне за заработком он спекулировал, старался перехитрить, дурачил, водил за нос и надувал других так же, как надували его. При этом он никогда не зарабатывал, но ему хотя бы удавалось торговать без убытка.