Сыновья

А пока он «учился», семья его терпела лишения.

На помощь родных нечего было надеяться, даже на Густава Штюрка: инфляция окончательно обесценила его маленькое состояние.

Но Пауль Папке отозвался. Он прислал письмо, в котором предлагал жене Карла зайти к нему; он, мол, по мере сил, постарается помочь. Фрида была возмущена, даже Карл в первую минуту стал ворчать: чего ради этому болвану вдруг взбрело в голову разыгрывать из себя благодетеля? Но затем он вскользь заметил, что, пожалуй, правильнее было бы все-таки пойти к Папке, узнать, чего он хочет. А через несколько дней он возобновил разговор: не обидится ли Папке, если она совсем не откликнется на его предложение? Карл бубнил, что Фрида ни с чем не желает считаться. Видно, очень уж загордилась. Он даже попытался внушить себе и ей, будто Папке с нетерпением ждет ее прихода и, наверное, вне себя от того, что его великодушное предложение так холодно принято.

Фрида пошла. И застала его дома.

Она сидела в гостиной как бедная просительница — и разве она ею не была? А он, заложив руки за спину и напустив на себя важность, расхаживал перед нею взад и вперед и читал ей нравоучение о дружеском долге взаимной помощи, о правилах товарищеских отношений.

— Истинная, обоюдно искренняя дружба, — разглагольствовал он, — не допускает, чтобы одна сторона была всегда дающей, а другая — всегда берущей. Нет! Друг обязан выручить друга в любой час, в любую минуту, а особенно — когда один из двух друзей попадает в затруднительное положение. И в этом отношении, милейшая фрау Брентен, Карл глубоко разочаровал меня. Когда мне пришлось вести нашумевшую во всем городе борьбу с этой еврейской компанией в Городском театре, Карл не протянул мне руку дружеской помощи. Я обратился к нему с открытой душой, у него же ничего не нашлось для друга, кроме пустых обещаний. Я испытал глубокое разочарование, любезнейшая, я был потрясен… О нет! О нет! Пусть Карл не пеняет на меня за то, что я не проявил к нему участия, когда он болел. Он сам виноват. Но я знаю себя, и мои близкие меня знают: при всех слабостях, какие, возможно, и присущи мне, я не себялюбив! Другу я отдам последнее. Если друг в беде, я жизни не пожалею и приду ему на выручку!

Пауль Папке тяжело перевел дыхание. Последние слова он произнес с большим пафосом. Видно, он взвинтил себя собственной речью: губы у него дрожали, к горлу подступила икота. Он приложил руку к пиджаку, там, где полагается быть сердцу, и крикнул:

— Я не бесчувственное чудовище!.. Я страдаю за Карла! Я не… нет, я не стану платить злом за зло! Нет, этого я не сделаю!

И он снова забегал взад и вперед перед Фридой Брентен. А у нее слезы выступили на глазах, слезы ярости — от того, что она вынуждена была все это выслушивать, слезы стыда — от того, что пришлось так унизиться. Бахвал! Фанфарон! Ведь все это сплошное кривлянье и лицемерие!

— Ну, ну, дорогая фрау Брентен! Зачем же плакать? Я не хотел вас обидеть, поверьте! Я прекрасно знаю, что вы человек редкой честности и порядочности! И потому я помогу вам! Невзирая ни на что!.. Все забуду и помогу!

Фрида вытерла слезы. Папке все ходил взад и вперед, ломая руки и глядя куда-то мимо нее. Теперь он говорил, тщательно и осторожно взвешивая каждое слово:

— Я не в состоянии в данную минуту помочь какой-нибудь солидной суммой денег, тем более что возврат долга при нынешнем стремительном падении курса теряет для кредитора всякий смысл. Но у меня есть для вас работа. Предлагаю вам место смотрительницы уборной в ресторане Загебиля. Особой, которая сейчас там работает, я очень недоволен. У меня есть серьезные основания подозревать, что она плутует. В сущности, должность эта доверительная. Стоять у входа и считать, сколько дам посещает уборную, я, разумеется, не могу. Мне остается поэтому одно: полагаться на честность моих служащих. Что касается упомянутой особы, то, как сказано, тут всякое доверие исключается. Поэтому я хочу ее уволить. И я готов, фрау Брентен, предложить вам возможность ежевечерне зарабатывать вполне приличную сумму.

Фрида Брентен встала. Бледная, с большими, удивленными, испуганными глазами, эта сорокалетняя женщина казалась молодой девушкой. Она собиралась уйти молча, без единого слова. Но Папке преградил ей дорогу. Широко расставив руки, словно собираясь заключить ее в объятия, он крикнул:

— Ну, милая дамочка, вы согласны? К вам я питаю доверие! Вы — честная душа!

Фрида бросила на него быстрый взгляд и сказала то, чего ей совершенно не хотелось говорить:

— Я потолкую с Карлом!

— Да, да, непременно! Непременно потолкуйте! И в субботу в семь вечера вы должны приступить к исполнению своих обязанностей. Только прошу: точно в семь, без опозданий!

Когда она спускалась о лестницы, он крикнул ей вслед:

— Передайте привет Карлу! Да, да, кланяйтесь ему от меня, я не злопамятен!

VI