Сыновья

— Это карается?

— Ты шутишь! — воскликнул он, смеясь. — Прямая государственная измена! Это пахнет каторжной тюрьмой. В каторжную тюрьму отправится он, мечтатель, бросающий бомбы.

— Он бросал бомбы?

— Листовки — те же бомбы! Так все и начинается.

— Ляг же наконец!

Глядя, как он снимает сорочку, она вдруг все поняла. Только теперь до нее дошло то, что она услышала. Вальтер арестован. Его отправят в каторжную тюрьму! На всю жизнь на нем останется клеймо каторжника! И этому содействовал Гейнц, ее муж… Рехнулся Вальтер, что ли? Вести среди полицейских коммунистическую пропаганду!

Венер погасил свет и обнял жену.

— Не надо!

— Что с тобой? — Он притянул ее к себе.

— Не надо, Гейнц! Мне нездоровится!

— Ну что ж! Пожалуйста!

IV

Утром, когда Венер проснулся, он не увидел жены рядом. Она давно встала, сделала все, что требовалось в ее маленьком хозяйстве, — покормила кур и выпустила их из курятника, бросила кроликам зеленого корма и широко раскрыла окна.

Мягкое апрельское утро несло в себе дыхание весны. На безоблачном небе сияло по-майски теплое солнце. Все зеленело, на деревьях и кустах раскрывались первые почки, и птицы шумным щебетом приветствовали наступление нового дня.

Утренние часы Рут любила больше всего. Небольшой загородный домик в Зазеле, поселке хотя и расположенном под самым Гамбургом, но не знавшем суеты и шума большого города, был ее маленьким царством. Она любила свою белую, выложенную кафелем кухоньку, свои маленькие комнаты, своих птиц и животных, свой сад с цветочными клумбами и фруктовыми деревьями.

Но сегодня она была рассеянна и задумчива. Давно ли ходили они, взявшись за руки, по берегу Эльбы, по пустоши?.. Давно ли он в пламенных словах рассказывал ей о «трех Томасах», об этих мучениках, принявших мученичество во имя лучшего, более справедливого миропорядка?

А теперь он сидит в тюремной камере, ему грозит каторжная тюрьма, ему, который, как никто, любит природу, волю! И ее муж приложил руку к тому, чтобы бросить его за решетку… Возможно, Вальтер это знает. Знает и то, что ей тоже все известно…

Венер вошел в кухню, умытый и причесанный, и, по обыкновению, поцеловав ее, пожелал доброго утра. Он взял жену обеими руками за плечи и долго всматривался в ее лицо.

— Хорошо ты выглядишь, право, прекрасно! — Потом, еще с минуту молча поглядев на нее, прибавил: — Только бледна! Правда, бледность тебе, идет!

Она отошла к плите. Вскипятила кофе.

— Ты, кажется, состоишь в Националистическом союзе полицейских служащих, Гейнц, не правда ли?

Он поднял глаза:

— Да! А что?

— Вы ведь против республики?

— Само собой!

— А это не карается законом?

— Не понимаю тебя!

— Это разве не государственная измена?

— Ах во-от оно что! Вот куда ты гнешь! Мы националисты, слава богу! А националистические убеждения ни при каких условиях не означают государственной измены, голубка моя!

— Но вы-то против республики?

— По своим националистическим убеждениям — против!

— Все равно! Он тоже против республики!

— По преступным мотивам.

— Неправда! Вздор это! — Она испугалась своих слов и своей горячности.

Он удивленно, больше того — с досадой взглянул на нее.

— Ты все еще защищаешь его? Очень интересно!

— Ты совсем не знаешь его, Гейнц! — сказала она мягче. — Я отнюдь не защищаю его. И что тут защищать? Он не преступник — в этом я уверена. Кто утверждает противное, тот лжет!

— Выслушай меня! — спокойно, наставительным тоном сказал Венер. — Кто он — дурак или преступник, безразлично; мировоззрение, которое он отстаивает, преступно!

— Не верю!

— Но это так! Я советовал бы тебе этих вещей не касаться…

Разговор, казалось, был окончен. Гейнц Отто Венер молча пил свой кофе. Когда он собрался уходить, Рут спросила:

— Ты будешь против него выступать на суде?

— Возможно!

— В таком случае я вызовусь свидетельницей в суд.

— Ты с ума сошла, — крикнул он. — О чем ты собираешься свидетельствовать?

— Что он не преступник, а порядочный человек!

— Сумасшедшая бабенка! — Он с силой захлопнул за собой дверь.

V

Утром, во время раздачи кофе, надзиратель Хартвиг многозначительно сказал:

— Ну вот, скоро повеет другим ветром.

— Да? — спокойно протянул Вальтер. Но он видел, что у Хартвига что-то на уме. — Надо надеяться, что этот ветер хоть немного освежит атмосферу!

— Еще как освежит, — живо продолжал Хартвиг. — Социал-демократы вспомнили, что власть в их руках, и подтянули вожжи!

Вальтер громко расхохотался. Надзиратель удивленно уставился на него. Он, очевидно, не мог представить себе, чем вызван этот взрыв веселости.

— Ты что, не веришь мне? — прошипел он с досадой и замкнул дверь.

Вальтер слышал, как, удаляясь, он раздраженно ворчал, пока длинный коридор не поглотил все звуки.