Сыновья

Вальтер молча смотрел на друга. Он ли это? В своем жалком жилище Ауди казался знатным иностранцем. И Вальтер, подбоченившись, оглядел себя: свои короткие, едва доходившие до колен, вельветовые штаны, длинные шерстяные чулки, грубые, спортивные ботинки. Женщина… Акробатка… Единственно подлинное искусство…

— Кстати, как рука?

— Хорошо! Спасибо!

— Надо идти, а то опоздаем.

Они вышли.

На Ауди было темное пальто, белое шелковое кашне. Вальтер все это отметил, как будто и не глядя: чуть скосив глаза, он окидывал приятеля беглыми взглядами. Нет, это уже не тот Ауди, не Ауди в огненно-красной рубашке. И следа от прежнего Ауди не осталось. Вальтер глубоко засунул руки в карманы своей грубошерстной куртки и молча шагал рядом с Ауди, опечаленный, подавленный. А, пожалуй, виноват и я. Даже наверняка.

— Ты все еще бываешь у этого… аристократического революционера Эйперта?

— Ты несправедлив к нему, Ауди!

— Гм. Постоянная же ты натура! И доверчивая. А меня от всего этого с души воротит. Затевать заговоры в виллах… вынашивать крамольные идеи среди персидских ковров…

«Это он себе в оправдание», — думал Вальтер.

— Фарисейство сего академика сразу бросается в глаза. Все это поза, кривлянье, а пожалуй, кое-что и похуже! Нет, ноги моей там больше не будет! Моим девизом по-прежнему остается: сомневаться во всем. Сомнение — самая революционная из всех добродетелей.

— Был у нас как будто и другой девиз — не только познать все, но исповедовать свои убеждения и по убеждениям жить.

— Верно! Верно! Райхпич и Кебис и Фитэ Петер! Нет, ничего не сдано в архив. Нисколько. Но политических шарлатанов я вижу насквозь. Они попросту жонглируют понятиями, изречениями, цитатами. Вся эта умственная акробатика — сплошной обман, да к тому же еще — бездарный. Поверь мне! У нас во дворе умерло уже семь человек. От холода или голода или того и другого вместе. А что еще будет зимой… Но если ты думаешь, что все эти кандидаты на тот свет настроены революционно, ты жестоко ошибаешься. Они молятся на шенгузенов, а то и на Гинденбурга. Меня они считают сумасшедшим оттого, что я называю себя левым и говорю о революции. А какая склока повсюду, доносы! Все друг друга ненавидят, вечно обворовывают, рады в ложке воды утопить ближнего… Скоты, да и только! Уговорами, рассуждениями их не проймешь. Засмеют тебя, больше ничего. Достоевский, как живых, нарисовал этих потерянных, опустившихся людей.

Вальтер вздрогнул. Вот она — разгадка: влияние Достоевского. И он сказал:

— Что же, выходит, и спасения искать надо по указке Достоевского — в Евангелии?..

— Вздор! — воскликнул Ауди, — Но искать спасения вот у такого богатея, владельца виллы, лощеного франта, который корчит из себя радикала и сокрушителя основ, тоже не приходится. Ты, может, считаешь меня отступником? Чепуха! Я только не хочу закрывать глаза на правду. И иду своим путем. Иду неуклонно!

«Циником он был всегда, — думал Вальтер, — но вместе с тем он был и ярым противником буржуазного быта, всегда готовым к натиску, к штурму…»

— Не буду с тобой спорить, Ауди. Да, мы испытали не одно разочарование. Ну и что же? Плюнуть поэтому самим себе в лицо? Отречься от своих идеалов? Стать покорной скотинкой или прохвостом?.. Нет, тогда не стоит жить.

— А я что говорю! Не то же самое? — воскликнул Ауди. — И слово даю: чем стать мерзким червяком или презренным очковтирателем… нет, лучше брошусь в Альстер.

— Нашел выход, нечего сказать. А я лучше пойду путем доктора Эйперта.

— Ну и путь! — насмешливо сказал Ауди.

— Доктор Эйперт арестован. У тебя нет никаких оснований плохо думать о нем.

V

Настал день, когда яркой молнией издалека сверкнула великая надежда — Социалистическая революция в России. В самом начале года русский народ сверг царя. Но тогда эта надежда померкла быстрее, чем засияла, ибо война продолжалась. А русская социалистическая революция в Октябре воскресила надежду во всем ее величии. Вождем революции был Ленин, победителем — рабочий класс России. Газеты кайзеровской Германии, сообщая о событиях в России, словно соревновались в подлости и клевете. Не лучшее ли это доказательство того, что они увидели в Октябрьской революции своего смертельного врага? Они писали «о красном режиме», о «большевистском эксперименте», о «красной гвардии». Кого они пугали? Не рабочих ли Германии, которые ведь тоже называли себя «красными»? Трясущийся страх глядел из каждой газетной строки. За заклинаниями ясно чувствовалось, как дрожат и трепещут сильные мира сего, которые видят приближение своего последнего часа. Рабочий класс огромной страны повелительно сказал НЕТ массовому уничтожению людей, прогнал виновников войны и взял в свои руки государственную власть. Рабочие и крестьяне России явили пример народам всего мира, они победили в своей стране капитализм и войну и первые установили господство рабочего класса. Какое деяние! Какое грандиозное начало положено!