Сыновья Беки

Любому, кто услышал бы этот крик, могло показаться, будто кого-то режут на части.

Аюб добежал до села. Теперь он уже не ревел, как в лесу, а издавал нечленораздельные звуки.

Люди останавливались и удивленно смотрели ему вслед.

Уже у себя во дворе Аюб обернулся к воротам, выставил вперед руки и снова закричал:

– Не входи! Не подходи ко мне!..

– Кто там? – выбежала ему навстречу мать.

– Вон, вон идет, видишь, идет сюда? Не впускай его!..

На все вопросы о том, кто идет и кого не надо впускать, Аюб ничего толком не отвечал. Только Саад понял, какое видение преследует племянника.

– Не мели чепуху! Откуда ему взяться, если он давно в земле.

– Кто в земле? – спросила в испуге мать Аюба. – Что с вами? Оба несете такое, ничего не поймешь!

– Откуда я знаю, кто в земле! – вконец разозлился Саад. – Тот, о ком твой сын говорит.

– Нет, он не в земле! – замахал руками Аюб. – Вон он идет! Не ужели не видите?

Саад боялся только одного: чтобы в своем, как ему казалось, бреду Аюб не назвал имени Касума. Ведь тогда может все раскрыться. И никак он не мог сообразить, что случилось с Аюбом в лесу, что так напугало парня?… Ведь с утра поехал в лес в полном здравии. А сейчас…

Саад несколько раз пытался усадить Аюба рядом с собой, успокоить его и порасспросить. Но тот знай орал: «Вон он идет!» да «Не впускайте его!» Саада он не узнавал. И вообще смотрел вокруг себя диким, затравленным зверем. И при этом так дрожал, так рвал на себе волосы, что Саад вынужден был, словно пса, посадить его на цепь.

Как ни старался Саад, но ничего толком узнать о случившемся ему не удавалось. Боясь, как бы и самому не тронуться умом, он махнул рукой и ушел к себе.

Мулла написал помутившемуся рассудком Аюбу не один джай[37] и женщины, общающиеся с джиннами, не раз приходили к нему, но ничего не помогало.

20

О безумии Аюба в селе говорили разно. Одни утверждали, будто это злое дело джиннов, другие считали, что он, чего доброго, повстречался с алмасом.[38]

Но Саад очень скоро убедился, что ни джинны, ни алмас тут ни при чем: в одну из очередных поездок во Владикавказ он увидел на базаре лошадь Аюба. Ее продавал какой-то незнакомый ингуш. На вопрос Саада о том, где он взял лошадь, ингуш сказал, что купил ее и теперь вот перепродает. Продавец заявил, что он готов поклясться на Коране в правдивости своих слов. Саад потребовал, чтобы он назвал имя человека, продавшего лошадь, или хотя бы описал его.

Имени ингуш, конечно, не знал, но он сказал, что купил лошадь у дагестанца, который плохо объяснялся по-ингушски.

– Откуда мне было знать, – испуганно оправдывался продавец, – что кому-то понадобится его имя. Дагестанец сказал, будто работал у какого-то ингуша за хребтом в Алханчуртской долине и хозяин вместо денег дал ему коня, которого он и продает, чтобы до браться до дому. Кто мог подумать, что лошадь у него краденая!..

«Это точно Касум! – окончательно уверился в своих подозрениях Саад. – Но как он ожил? Ведь я своими глазами видел его труп».

Перепуганный продавец во избежание неприятностей готов был безвозмездно отдать лошадь Сааду.

– Я чистую правду сказал, мне не нужно чужого! – уверял он.

Саад поначалу хотел забрать коня, но потом передумал. Не из жалости к человеку, заплатившему за краденое. Скорее из осторожности. Он вдруг подумал: «Кто знает, из какого этот человек рода! Не нажить бы новой вражды из-за коня, который и принадлежит-то не мне. А сумасшедший Аюб сейчас в коне не нуждается».

На обратном пути Саад, пересилив неприятное чувство, свернул в Тэлги-балку. Спустившись в овраг, он обыскал место, где они с Аюбом бросили Касума. Отыскал бугорок, который, как ему казалось, был могилой убитого работника. Заткнув за пояс полы черкески, Саад стал разгребать землю руками – лопаты у него не было. Справился быстро, яма была неглубокой.

– Будь ты проклят, бестолковый, – честил он вслух племянника, – разве так мелко закапывают? Ясно, тот очнулся и в два счета разворотил эту мышиную нору. Не пойму только, как он вы жил? Ведь мы так его отделали!

Но скоро Саад немного успокоился. Он вспомнил, что продавец лошади говорил, будто Касум собирался домой. «Может, оно и лучше, что так вышло, – думал Саад. – Теперь люди поверят слуху, что работник поджег сено и сбежал».

Но спокойствие Саада скоро было нарушено.

Как-то в один из осенних дней Сайфутдин из-за сгустившегося тумана не стал отгонять овец далеко от села и пас отару поблизости. Пастух сидел задумавшись, когда к нему вдруг подошел Касум. Сайфутдин не испугался. Он-то ведь не считал Касума умершим!

Касум попросил Сайфутдина сказать Сааду, чтобы тот заплатил ему за двухлетнюю службу. Пусть, мол, удержит сорок рублей, которые Касум выручил за лошадь Аюба, а остальные передаст через него.

– Без этих денег я не уйду, пусть так и знает! – добавил он решительно.

На другой день Саад, вооружившись так, словно на войну собрался, пошел вместе с пастухом туда, где должен был появиться Касум. Саад, понятно, и не собирался отдавать ему деньги.