Сыновья и любовники

Она всегда колебалась, прежде чем предложить или показать ему что-то. У мужчин и у женщин такие разные представления о том, что достойно внимания, и над многим, что ей мило, чем она дорожит, братья так часто потешались и насмехались.

— Тогда пойдем, — сказал Пол, вскочив.

На ферме было два коровника, слева и справа от амбара. Тот, что пониже и потемней, был рассчитан на четырех коров. Под недовольное кудахтанье потревоженных кур, взлетевших из кормушки, Пол и Мириам прошли к длинному толстому канату, который свисал с балки в темноте над головой и был закинут на крючок в стене.

— Это похоже на трос, — с одобрением воскликнул Пол. И сел на качели, ему не терпелось попробовать. Но тотчас встал.

— Садись покачайся первая, — сказал он девушке.

— Смотри, — сказала она, — мы кладем на сиденье мешки. — Что она и сделала, чтоб Полу было удобнее. Приятно было об этом позаботиться. Он пока придерживал канат.

— Садись покачайся, — сказал он.

— Нет, я первая не сяду, — ответила Мириам.

И отступила в сторону, тихая, отрешенная.

— Почему?

— Садись ты, — взмолилась она.

Чуть ли не впервые в жизни ей выпало удовольствие уступить мужчине, побаловать его. Пол посмотрел на нее.

— Ну ладно, — сказал он, садясь. — Отойди-ка!

Он оттолкнулся, и вот уже летит по воздуху, чуть ли не прочь из коровника, ведь верх двери откинут, и виден мелкий дождь, грязный двор, понурый скот у черного навеса для повозок, а за всем этим серо-зеленая стена леса. Мириам стоит внизу в малиновом шотландском берете и смотрит на него. Он сверху глянул на нее, и она увидела, как блестят его голубые глаза.

— Замечательные качели, — сказал он.

— Да.

Он взлетал в воздух, каждая частица его взлетала, точно птица, что, упиваясь полетом, устремляется то вверх, то вниз. И сверху он смотрел на девушку. Из-под малинового берета выбиваются темные кудри, а прелестно зардевшееся лицо, такое покойное, когда она задумчива, поднято к нему. Здесь темно и прохладно. Вдруг со стропил крыши слетела ласточка, метнулась к двери и выпорхнула наружу.

— Я и не знал, что тут сторожит птица, — воскликнул Пол.

Он качался, почти не прилагая усилий. Мириам чувствовала, как он поднимается, потом опускается в воздухе, будто его поддерживает какая-то сила.

— Теперь я умру, — сказал он бесстрастно, мечтательно, словно он сам и есть это замирающее движение качелей. Она смотрела на него завороженно. Вдруг он затормозил и соскочил наземь.

— Я долго качался, — сказал он. — Но качели замечательные… просто замечательные!

Девушку позабавило, что он так серьезно отнесся к развлечению и так доволен.

— Да нет, покатайся еще, — сказала она.

— А ты что ж, не хочешь? — удивился Пол.

— Да не очень. Покачаюсь самую малость.

Она села, а он придержал для нее мешки на сиденье.

— Это так здорово! — сказал он, толкнув качели. — Только подбери ноги, а то ушибешься о кормушку.

Она почувствовала, с какой точностью он подтолкнул ее, в самый подходящий миг, как верно рассчитал силу толчка, и испугалась. Горячая волна страха затопила все ее существо. Она у него в руках. Опять в самый подходящий миг уверенно и неотвратимо он ее подтолкнул. Почти теряя сознание, она вцепилась в канат. И от страха засмеялась. Крикнула:

— Выше не надо!

— Но ты вовсе невысоко, — возразил Пол.

— Но выше не надо.

Он услышал в ее голосе страх и остановился. Подошел миг, когда он должен был опять подтолкнуть качели, и сердце Мириам затопила жаркая боль. Но Пол не качнул. И девушка перевела дух.

— Ты правда не хочешь посильней? — спросил он. — Может, я тебя подержу?

— Нет, лучше я сама покачаюсь, — ответила Мириам.

Он отошел и стал смотреть со стороны.

— Да ведь ты еле двигаешься, — сказал он.

Она сконфуженно засмеялась и почти сразу сошла с качелей.

— Говорят, кто умеет качаться на качелях, тот не будет страдать морской болезнью, — сказал Пол и вновь уселся на качели. — У меня уж наверняка никогда не будет морской болезни.

И он стал раскачиваться. Что-то в нем ее восхищало. Вот он уже слился воедино с взмывающими и ухающими вниз качелями, весь он, всеми своими фибрами в полете. Ни ей, ни братьям ее не дано такое самозабвенье. А сейчас оно опалило и ее. Как будто, проносясь в воздухе, Пол уподобился пламени и зажег огонь у нее в груди.

И постепенно близость с этой семьей обратилась для Пола в близость с тремя ее членами — с матерью, Эдгаром и Мириам. К матери его влекло то сочувствие и та притягательная сила, которая помогала ему изливать душу. Эдгар стал его закадычным другом. А к Мириам он более или менее снисходил, такой она казалась смиренной.

Но девушка постепенно завоевывала его внимание. Если он приносил свой альбом с набросками, она, а не кто другой, дольше всех раздумывала над последним его рисунком. Потом глянет на него. И вдруг темные глаза ее засветятся, точно воды во тьме, взбаламученные золотой струей, и она спросит:

— Почему мне это так нравится?

И всякий раз от ее пристального, проникающего в душу слепящего взгляда у него перехватывало дыхание.

— Так почему же? — спрашивал он.

— Не знаю. По-моему, тут сама правда.