Сыновья и любовники

Тошно и горько ему стало. Схватив газету, он принялся читать. Энни, в расстегнутой блузе, с длинной спущенной косой, пошла спать, сухо пожелав ему спокойной ночи.

Пол все сидел, делая вид, будто читает. Он знал, мать хочет высказать ему свои упреки. И хотел понять, отчего ей стало плохо; ее нездоровье его встревожило. И потому, подавляя желание поскорей укрыться в спальне, он сидел и ждал. Настала напряженная тишина. Громко тикали часы.

– Шел бы ты спать, пока не вернулся отец, – резко сказала мать. – И если хочешь есть, поешь поскорей.

– Ничего я не хочу.

У матери было в обычае купить что-нибудь повкусней для пятничного ужина, для вечера, когда углекопы позволяли себе пороскошествовать. Но Пол был слишком сердит, не до лакомств ему сегодня было. Мать это обидело.

– Представляю, какую бы ты устроил сцену, если б мне вздумалось послать тебя в пятницу вечером в Селби, – сказала миссис Морел. – А вот если за тобой явится она, ты про всякую усталость забудешь. Нет уж, тогда тебе и не до еды, и не до питья.

– Я не могу отпустить ее одну.

– Вот как? А почему она приходит?

– Не по моему приглашению.

– Если б ты не хотел, она бы не приходила…

– Ну, а если я и вправду хочу, тогда что… – ответил он.

– Да ничего, если бы ты был разумен и знал меру. Но тащиться столько миль по грязи, приходить домой в полночь, притом что наутро надо ехать в Ноттингем…

– Если бы мне не надо было в Ноттингем, ты бы все равно сердилась.

– Да, верно, потому что это неразумно. Неужто она так обворожительна, что ты не можешь не провожать ее в такую даль?

Миссис Морел говорила весьма язвительно. Она сидела, отвернувшись от сына, я опять и опять порывисто проводила рукой по своему черному сатиновому фартуку. Полу больно было видеть это беспокойное движение.

– Она и вправду мне нравится, – сказал он, – но…

– Нравится! – все так же едко повторила мать. – Похоже, тебе кроме нее ничто и никто не нравится. Для тебя уже не существуем ни Энни, ни я, никто.

– Что за ерунда, мама… ты же знаешь, я не люблю ее… я… я… говорю тебе, я вовсе ее не люблю… когда мы гуляем, она даже не берет меня под руку, потому что я этого не хочу.

– Тогда почему ты так часто к ней бегаешь?

– Потому что мне и правда нравится с ней разговаривать… я же никогда этого не отрицал. Но любить я ее не люблю.

– А что, больше тебе разговаривать не с кем?

– О том, о чем мы с ней разговариваем, не с кем. Есть очень много такого, что тебе неинтересно, что…

– Например?

Мать допытывалась так напористо, что Пол смешался.

– Ну… живопись… книги. Тебя ведь не занимает Герберт Спенсер?

– Нет, – печально ответила она. – В моем возрасте и тебя бы не занимал.

– Но сейчас-то занимает… и Мириам тоже…

– А ты откуда знаешь, что меня не занимает? – вспылила миссис Морел. – Ты когда-нибудь меня спрашивал?

– Но тебе же все равно, мама, сама знаешь, тебе все равно, что за картина перед тобой, декоративная или какая-нибудь другая, тебе все равно, в какой манере она написана.

– Откуда ты знаешь, что мне все равно? Ты хоть раз меня спросил? Ты хоть раз попробовал о чем-нибудь таком со мной заговорить?

– Но ведь не это для тебя важно, мама, ты же сама знаешь.

– Тогда что же… что же тогда для меня важно? – вспыхнула она.

Пол нахмурился, так больно ему стало.

– Ты старая, мама, а мы молодые.

Он только хотел сказать, что в ее возрасте интересы другие, чем у него, молодого. Но едва договорив, понял, что сказал не то.

– Да, я прекрасно понимаю… я старая. И, стало быть, надо посторониться, у меня нет с тобой ничего общего. Я гожусь, только чтоб обслуживать тебя… все остальное – для Мириам.

Нестерпимо ему было это слышать. Чутье подсказывало – только им мать и живет. И ведь она-то для него главней всех, самая дорогая на свете.

– Ты неправа, мама, неправа, ты же сама знаешь!

Крик этот глубоко ее тронул.

– А очень похоже, что права, – сказала она уже не так безнадежно.

– Нет, мама… я же правда ее не люблю. Я с ней разговариваю, но хочу возвратиться домой, к тебе.

Он снял воротничок и галстук, обнажив шею, и встал, собрался идти спать. Склонился поцеловать мать, а она обхватила его шею, уткнулась лицом ему в плечо и заплакала, забормотала, и голос ее звучал так необычно, что у Пола все мучительно сжалось внутри.

– Не могу я это вынести. С другой женщиной примирилась бы… только не с ней. Она не оставит мне места, ни чуточки места…

И в нем поднялась ярая ненависть к Мириам.

– И ведь у меня никогда… знаешь. Пол… никогда не было мужа… по-настоящему не было…

Он гладил мать по волосам, губами прижался к ее шее.

– И она прямо с торжеством отнимает тебя у меня… она не такая, как обыкновенные девушки.

– Но я же ее не люблю, ма, – прошептал Пол, опустив голову и в отчаянии пряча от нее глаза. Мать поцеловала его долгим, горячим поцелуем.

– Мальчик мой! – сказала она, голос ее дрожал от страстной любви.

Сам того не замечая, он ласково гладил ее по лицу.

– Ладно, – сказала она, – теперь иди спать. Утром ты будешь ужасно усталый. А вот и отец… ну, иди. – Она вдруг глянула на него чуть ли не в страхе. – Может, я эгоистка. Если она тебе нужна, бери ее, мой мальчик.