Сыновья и любовники

Старушка, у которой они пили чай, глядя на них, развеселилась.

— Вот бы денек выдался для вас получше, — сказала она, хлопоча у стола.

— Да нет! — засмеялся Пол. — Мы все говорим, до чего он хорош.

Старушка глянула на него с любопытством. Какая-то особая привлекательность была в нем, он весь светился. Его темные глаза смеялись. Он поглаживал усики, и в движении его было довольство.

— Неужто вы и впрямь так говорите! — воскликнула она, и ее старые глаза просияли.

— Правда! — засмеялся Пол.

— Значит, денек и впрямь неплохой, — сказала старушка.

Она все хлопотала, не хотелось ей уходить от них.

— Может, еще хотите редиску? — предложила она Кларе. — У меня есть в огороде… и огурец тоже.

Клара зарумянилась. Она была сейчас очень хороша.

— От редиски я не откажусь, — ответила она.

И старушка весело засеменила из комнаты.

— Знала бы она! — тихонько сказала Клара Полу.

— Но она не знает, и это только доказывает, что мы хотя бы с виду вполне чинная парочка. На тебя глядя и архангел бы ничего дурного не заподозрил, и я, конечно, тоже ни на что худое не способен… так что… если от этого ты мило выглядишь, и людям отрадно на нас смотреть, и самим нам радостно… что ж, мы их, в общем, не так уж и обманываем!

Они опять принялись за еду. Когда они собрались уходить, старушка застенчиво подошла к ним с тремя георгинами — они уже распустились, были аккуратные, как пчелы, и лепестки в красных и белых крапинках. Довольная собой, старушка остановилась перед Кларой со словами:

— Не знаю, может… — и старческой рукой протянула цветы.

— Какая прелесть! — воскликнула Клара, принимая цветы.

— И все ей одной? — с укором спросил старушку Пол.

— Да, все ей одной, — широко улыбаясь, ответила та. — На вашу долю и так хватит.

— А я все-таки один у нее попрошу, — поддразнивал Пол.

— Ну это уж ее дело, — с улыбкой сказала старушка. И весело сделала книксен.

Клара притихла, ей стало неловко. По дороге Пол спросил ее:

— Неужели ты чувствуешь себя преступницей?

Она глянула на него испуганными серыми глазами.

— Преступницей? Нет.

— Но, похоже, ты думаешь, что поступила дурно?

— Нет, — сказала она. — Я только думаю, если б они знали!

— Если б они знали, они перестали бы нас понимать. А так, как сейчас, они понимают, и им это нравится. Какое нам до них дело? Здесь, где только деревья и я, ты ведь вовсе не чувствуешь, что поступаешь дурно?

Он взял ее за плечо, повернул к себе лицом, заглянул в глаза. Что-то его заботило.

— Мы ведь не грешники, а? — сказал он, беспокойно нахмурясь.

— Нет, — ответила Клара.

Он со смехом ее поцеловал.

— По-моему, тебе нравится твоя крохотная доля вины, — сказал он. — По-моему, в глубине души Ева была очень довольна, когда понурясь уходила из Рая.

Но Клара, хоть и притихшая, вся светилась, и он радовался. Когда он в поезде один возвращался домой, оказалось, он безмерно счастлив, и соседи-пассажиры необыкновенно милые, и вечер прекрасен, и вообще все замечательно.

Дома он застал мать за книгой. Здоровье ее пошатнулось, и лицо стало бледное, цвета слоновой кости, чего прежде Пол не замечал, а уже потом запомнил навсегда. Она ни разу ему не пожаловалась, что чувствует себя неважно. В конце концов, думала она, не так уж ей худо.

— Ты сегодня поздно, — сказала она, посмотрев на сына.

Глаза его блестели, он так и сиял. Он улыбнулся матери.

— Да, я был с Кларой в Клифтонской роще.

Мать снова на него посмотрела.

— Но ведь пойдут разговоры, — сказала она.

— Почему? Известно, что она суфражистка и все такое. А если и пойдут разговоры, что за важность?

— Конечно, может, ничего плохого в ваших прогулках и нет, — сказала мать. — Но ты ведь знаешь, каковы люди, и уж если она попадет им на язык…

— Ну, я ничего не могу тут поделать. В конце концов, их болтовня не так уж безумно важна.

— По-моему, тебе следует подумать о Кларе.

— Я и думаю! Что могут сказать люди?.. Что мы вместе гуляем. Мне кажется, ты ревнуешь.

— Ты же знаешь, не будь она замужем, я была бы рада.

— Что ж, дорогая, она живет с мужем врозь и выступает с трибуны, а стало быть, все равно выделяется из общего стада, так что, сколько я понимаю, особенно терять ей нечего. Нет, собственная жизнь для нее ничто, а раз ничто — грош цена такой жизни. Теперь она со мной… и жизнь обрела цену. Значит, она должна платить… нам обоим придется платить! Люди слишком боятся платить, они предпочитают умереть с голоду.

— Хорошо, сын. Посмотрим, чем это кончится.

— Хорошо, мать. Я буду стоять на своем.

— Посмотрим!

— А она… она ужасно мила, ма. Правда, правда! Ты не представляешь!

— Это ведь не то что жениться на ней.

— Это, наверно, лучше.

Они помолчали. Полу хотелось кое-что спросить у матери, но он побаивался. Потом все же спросил нерешительно:

— Ты бы хотела ее узнать?

— Да, — суховато ответила миссис Морел. — Я хотела бы узнать, что она такое.

— Но она милая, ма, право же! И ни чуточки не вульгарная!

— А я ничего такого не говорила.