Сыновья и любовники

— Но мне кажется, ты так думаешь… что она не такая уж хорошая… Говорю тебе, она лучше, чем девяносто девять людей из сотни! Лучше, поверь! Она справедливая, честная, прямая! Нет в ней никакой неискренности и никакого высокомерия. Не придирайся к ней!

Миссис Морел вспыхнула.

— Вовсе я к ней не придираюсь. Вполне возможно, что она такая, как ты говоришь, но…

— Но ты ее не одобряешь, — докончил Пол.

— А ты ждал, что одобрю? — холодно возразила миссис Морел.

— Да… да!.. будь у тебя хоть что-то за душой, ты бы радовалась! Ты правда хочешь ее увидеть?

— Я же сказала, что хочу.

— Тогда я ее приведу… привести ее сюда?

— Как тебе угодно.

— Тогда я непременно приведу ее сюда… как-нибудь в воскресенье… к чаю. Если ты вообразишь о ней что-нибудь скверное, я тебе не прощу.

Мать засмеялась.

— Как будто что-то от этого изменится! — сказала она.

И он понял, что победил.

— Но когда она рядом, мне так хорошо, ма! Она на свой лад королева.

Иногда, возвращаясь из церкви. Пол немного прогуливался с Мириам и Эдгаром. До фермы он с ними не доходил. Мириам держалась с ним почти совсем как прежде, и с нею он не чувствовал себя неловко. Однажды вечером он провожал ее одну. Поначалу они говорили о книгах — тема для них самая надежная. Миссис Морел как-то сказала, что их с Мириам роман подобен костру из книг — стоит перестать подкладывать тома, и он угаснет. Мириам, в свою очередь, хвасталась, что Пол для нее — открытая книга и в любую минуту она может указать пальцем главу и строку, на которой он сейчас находится. Сам же он, по натуре легковерный, не сомневался, что Мириам знает его как никто другой. И, обыкновенный эгоист, он любил разговаривать с ней о себе. Очень скоро их разговор перешел на его дела. Ему безмерно льстило, что он так ей интересен.

— А много ли ты писал последнее время?

— Я… да не особенно! Сделал набросок Бествуда — вид из нашего сада; кажется, он наконец получился. Это чуть ли не сотая попытка.

Так они разговаривали. Потом Мириам спросила:

— Ты последнее время где-нибудь был?

— Да, в понедельник после обеда ходил с Кларой в Клифтонскую рощу.

— Погода была не самая лучшая, правда? — сказала Мириам.

— Но мне хотелось проветриться, и было хорошо. Трент такой полноводный.

— И в Бартоне были? — спросила Мириам.

— Нет, мы попили чаю в Клифтоне.

— Вот как! Наверно, славно было.

— Очень! Такая там веселая старушка! Подарила нам несколько огромных георгинов, неописуемо красивых.

Мириам опустила голову, печально задумалась. У Пола и в мыслях не было что-нибудь от нее скрывать.

— А почему ей вздумалось подарить вам цветы? — спросила Мириам.

Пол рассмеялся.

— Мы ей понравились… мы были веселые, наверно, поэтому.

Мириам прикусила палец.

— А домой ты вернулся поздно? — спросила она.

Тон ее наконец рассердил Пола.

— Поездом семь тридцать.

— А-а!

Несколько минут шли молча. Пол злился.

— Ну и как Клара? — спросила Мириам.

— По-моему, как нельзя лучше.

— Вот это хорошо! — отозвалась Мириам не без иронии. — Кстати, а что с ее мужем? О нем что-то ничего не слышно.

— Он нашел другую женщину, и у него тоже все хорошо, — ответил Пол. — По крайней мере, так я думаю.

— Понятно… ты в точности не знаешь. А не кажется тебе, что женщине нелегко в таком положении?

— Еще бы — ужасно!

— Это так несправедливо! — сказала Мириам. — Мужчина живет как ему заблагорассудится…

— Что ж, пускай и женщина так живет, — сказал Пол.

— Разве она может? А если и сможет, подумай только, в каком положении она окажется!

— Ну и что?

— Нет, это невозможно! Ты не понимаешь, как женщина за это расплачивается…

— Нет, не понимаю. Но если женщина только и живет своей распрекрасной репутацией, что ж, на такой скудной пище и осел бы с голоду сдох!

Итак, Мириам теперь по крайней мере ясно, как Пол ценит добродетель, он, конечно, и поступать будет соответственно.

Мириам никогда ни о чем не спрашивала его прямо, но ухитрялась узнавать достаточно.

В следующий раз, когда Пол увиделся с Мириам, заговорили о браке, потом о браке Клары и Доуса.

— Понимаешь, — сказал Пол, — ей никогда не казалось, будто брак — это так безумно важно. Она думала, это просто, раз-два и готово… этого не миновать… а Доус… что ж, многие женщины душу прозакладывали бы, только бы его заполучить — так что почему бы и не Доус? А потом она почувствовала себя femme incomprise[22] и обходилась с ним скверно, это уж как пить дать.

— И она от него ушла, потому что он ее не понимал?

— Наверно. Наверно, она была вынуждена. Речь ведь не только о понимании, речь о жизни. С ним она была жива лишь наполовину; вторая половина ее «я» дремала, была приглушена. И дремала сама femme incomprise, и ее непременно надо было пробудить.

— А что он?

— Не знаю. Он, пожалуй, любит ее как умеет, но он дурак.

— Это вроде того, как у твоих родителей, — сказала Мириам.

— Да. Но мама поначалу, наверно, была счастлива с отцом и удовлетворена. Я думаю, это была страсть, оттого она и не ушла от отца. Так или иначе они были привязаны друг к другу.

— Понимаю, — сказала Мириам.