Сыновья и любовники

— Как тебе показалась миссис Доус? — спокойно спросила она.

— Она не очень-то приветлива, — ответил Пол.

— Но, по-твоему, она красивая, да? — глухо спросила Мириам.

— Да… сложена хорошо. Но ни капли вкуса. Кое-что мне в ней нравится. А у нее правда тяжелый характер?

— Не думаю. По-моему, просто ей муторно.

— Почему?

— Ну… а тебе понравилось бы на всю жизнь оказаться связанным с таким вот Бакстером?

— Чего ради тогда она выходила за него замуж, если он так скоро ей опротивел?

— Чего ради! — с горечью повторила Мириам.

— И, на мой взгляд, они подходящая парочка, она ему не уступит, — сказал Пол.

Мириам склонила голову.

— Вот как? — насмешливо вопросила она. — С чего ты взял?

— Погляди на ее рот… он создан для страсти… а посадка головы… — Он откинул голову так же вызывающе, как Клара.

Мириам наклонилась еще ниже.

— Верно, — сказала она.

Посидели молча, он задумался о Кларе.

— А что тебе в ней понравилось? — спросила Мириам.

— Не знаю… кожа, и весь ее склад… и ее… не знаю… какая-то в ней есть неистовость. Я вижу ее как художник, вот и все.

— Понятно.

Он удивлялся, ну почему Мириам так странно пристроилась на коврике и такая она грустная. Его взяла досада.

— А вот тебе она не нравится, да? — спросил он девушку.

Мириам подняла на него большие, ослепительно черные глаза.

— Нравится, — ответила она.

— Нет… не может быть… по-настоящему нет.

— Ну и что? — медленно промолвила Мириам.

— Да не знаю… может, она потому тебе нравится, что у нее зуб против мужчин.

Скорее, еще и поэтому миссис Доус понравилась ему самому, но он-то этого не понял. Опять они сидели молча. Пол хмурил брови, что вошло у него в привычку, особенно когда он бывал с Мириам. Ее пугали эти морщины, хотелось разгладить его лоб. Казалось, это печать человека, который живет в Поле Мореле, но ей чужд.

Среди листьев в кувшине были и алые ягоды. Пол дотянулся, сорвал несколько веточек.

— Почему, если приколоть к твоим волосам красные ягоды, ты станешь похожа на колдунью или на жрицу, но вовсе не на гуляку?

Мириам засмеялась, в смехе явственно звучала боль.

— Не знаю, — сказала она.

Горячими, сильными руками он беспокойно крутил веточку.

— Ну отчего ты не можешь посмеяться? — сказал он. — Ты никогда не смеешься попросту, весело. Ты смеешься только чему-нибудь странному, несообразному и как-то так, будто тебе от смеха больно.

Мириам понурилась, словно он ее бранил.

— Ну что бы тебе хоть раз посмеяться надо мной… ну хоть разок. Я чувствую, нам стало бы легче дышать.

— Но… — Мириам посмотрела на него испуганно, как бы через силу. — Я же смеюсь над тобой… конечно, смеюсь.

— Никогда! Вечно какая-то напряженность. Когда ты смеешься, мне плакать хочется. Этот смех словно знак, что ты страдаешь. Ты самую душу мою заставляешь хмуриться, погружаешь меня в горькие мысли.

Медленно, безнадежно Мириам покачала головой.

— Но я совсем этого не хочу, — сказала она.

— С тобой я вечно такой возвышенный, будь оно все неладно! — крикнул Пол.

Мириам молчала, думала: «А что ж ты не станешь другим?»

Но он видел ее поникшую, печальную и, казалось, разрывался надвое.

— Понимаешь, сейчас осень, — сказал он, — в такую пору всякий себя чувствует бесплотным духом.

И опять они молчали. Присущая их встречам странная печаль бесконечно волновала Мириам. Пол ей казался прекрасным — глаза его темнели, становились глубокие-глубокие, как бездонные колодцы.

— Ты делаешь меня таким возвышенным! — пожаловался он. — А я не хочу быть возвышенным.

Чуть причмокнув, она вынула изо рта палец и глянула на Пола едва ли не с вызовом. Но все равно в ее огромных темных глазах раскрывалась ее беззащитная душа и во всем ее облике ощущался тоскливый призыв. Если бы мог он поцеловать ее поцелуем возвышенным и чистым, он поцеловал бы. Но так он не мог ее поцеловать, а по-другому с нею, казалось, невозможно. И она томилась по нему.

Он коротко засмеялся.

— Ну ладно, — сказал он. — Возьми французский учебник и займемся… займемся Верленом.

— Хорошо, — глухо, почти смиренно сказала Мириам.

Она встала и взяла книги. И такая жалость всколыхнулась в нем, когда он посмотрел на ее нервные, красноватые руки, так отчаянно хотелось утешить ее, поцеловать. Но ведь не смел он… или не мог. Что-то его удерживало. Его поцелуи были для нее грешны. До десяти они читали, потом пошли в кухню, и с ее отцом и с матерью Полу опять стало весело. Темные глаза его блестели, в нем было какое-то особое обаяние.

Когда он пошел в сарай за своим велосипедом, оказалось, передняя шина проколота.

— Принеси в каком-нибудь кувшине немного воды, — сказал он Мириам. — Вернусь я поздно, и мне здорово влетит.