Сыновья и любовники

Услышав, что звякнула калитка, она застыла в тревожном ожидании. Были светлые сумерки, Пол вошел во двор, ведя велосипед, который поблескивал на ходу. Обычно он звонил в велосипедный звонок, смотрел на дом и смеялся. Сегодня он шел сжав губы, казался холодным, неумолимым, и в облике его была еще и какая-то неловкость и презренье. Мириам уже слишком хорошо его знала и по напряженной отчужденности этого молодого тела понимала, что происходит у него в душе. Оттого, с какой холодной педантичностью он поставил велосипед, у нее упало сердце.

В боязливом волнении она спустилась по лестнице. На ней была новая тюлевая блузка, которая, по ее мнению, ей шла. Высокий плоеный воротник, как на портрете королевы Марии Стюарт, придавал ей, как она воображала, особенную женственность и достоинство. В двадцать лет она была великолепно сложена, с высокой грудью. Лицо ничуть не изменилось, по-прежнему было будто прекрасная нежная маска. Но, когда она подняла глаза, они были изумительны. Она боялась Пола. Он ведь заметит ее новую блузку.

Он же, настроенный жестко и насмешливо, развлекал семейство, описывая, как в Старой методистской церкви служил хорошо известный проповедник этой секты. Пол сидел во главе стола, изображал пастыря и прихожан, и его подвижное лицо и выражение глаз, которые бывали так хороши, когда сияли нежностью или искрились смехом, мгновенно неузнаваемо менялись. Его насмешки всегда ранили Мириам, слишком метко били они в цель. Он слишком был умен и безжалостен. Она чувствовала, когда глаза у него такие, как сейчас, жесткие и злорадные, он не пощадит ни себя, ни кого другого. Но миссис Ливерс смеялась до слез, и мистер Ливерс, который только что пробудился от воскресного сна, забавлялся вовсю. Все три брата сидели встрепанные, заспанные, без курток, и то и дело покатывались со смеху. Всему семейству подобные «представления» доставляли неслыханное удовольствие.

На Мириам он не обратил внимания. Позднее она слышала, он помянул ее новую блузку, слышала, что как художник ее одобрил, но не было в этом ни капли тепла. Она волновалась, с трудом достала с полок чашки.

Когда мужчины пошли доить коров, она рискнула с ним заговорить.

— Ты пришел так поздно, — сказала она.

— Разве? — отозвался он.

Помолчали.

— Трудно было ехать? — спросила она.

— Я не заметил.

Она продолжала быстро накрывать на стол. А когда кончила, сказала ему:

— До чая еще несколько минут. Хочешь, пойдем посмотрим, зацвели ли желтые нарциссы?

Не ответив, он встал. Они вышли в сад за домом, под терносливы с набухающими почками. Холмы и небо были чистые, холодные. Все казалось свежевымытым и каким-то жестким. Мириам поглядела на Пола. Какой он бледный, безучастный. Как жестоко, что его глаза, брови, бесконечно ей милые, могут причинять такую боль.

— Ты устал от ветра? — спросила она. Она чувствовала, он старается не выдать, что измучен.

— Нет, не думаю, — ответил он.

— Дорога, должно быть, трудная… лес так стонет.

— Можешь увидеть по облакам, ветер юго-западный, попутный, ехать было легче.

— Я этого не понимаю, я ведь не езжу на велосипеде, — пробормотала Мириам.

— Разве, чтоб это понять, надо самой ездить на велосипеде? — сказал он.

Ей подумалось: его язвительность совсем ни к чему. Дальше шли молча. Неухоженную кочковатую лужайку за домом окружала колючая живая изгородь, подле нее из узких серо-зеленых листьев тянулись вверх желтые нарциссы. Набухшие бутоны в холоде не раскрылись и остались зеленоватыми. Но иные все же распустились, и золотые зубчатые лепестки так и горели. Мириам опустилась на колени, взяла в ладони испуганно глядящий нарцисс, повернула к себе его золотой лик и склонилась, нежно касаясь его губами, щеками, лбом. Пол стоял поодаль, заложив руки в карманы, и смотрел на нее. Призывно поворачивала она к нему один за другим распустившиеся цветы, все продолжая осыпать их ласками.

— Правда, они великолепны? — пробормотала она.

— Великолепны! Ну, это чересчур… они милые!

Опять она склонилась к нарциссам, хоть он и осудил ее восторженную похвалу. Он смотрел, как она, согнувшись, пылкими поцелуями вбирает в себя цветы.

— Ну почему тебе всегда все надо ласкать! — с досадой сказал он.

— Но я люблю прикасаться к ним, — обиженно ответила Мириам.

— Неужели нельзя просто любить их, а не хватать так, будто ты хочешь вырвать самую их суть? Почему ты не можешь быть посдержанней, хоть немного обуздывать себя, что ли?

Мириам посмотрела на него, жестоко уязвленная, потом стала опять медленно проводить губами по трепещущим лепесткам. Она вдыхала их аромат — был он куда добрее Пола, — и она чуть не заплакала.

— Ты у всего выманиваешь душу, — сказал Пол. — Я бы нипочем не стал выманивать… во всяком случае, действовал бы напрямик.

Он сам не знал, что говорит. Слова вырывались помимо его сознания. Мириам посмотрела на него. Казалось, весь он — точно нацеленное на нее непоколебимое безжалостное оружие.

— Ты вечно у всего выклянчиваешь любовь, — сказал он, — ты будто нищенка, для которой милостыня — любовь. К цветам и то стараешься подольститься…