Сыновья и любовники

Мириам мерно покачивалась, проводила губами по цветку, вдыхала его аромат; потом всякий раз, как он до нее донесется, ее будет бросать в дрожь.

— Сама любить не хочешь… у тебя вечная противоестественная жажда быть любимой. Ты не положительная величина, ты отрицательная. Ты поглощаешь, поглощаешь, непременно хочешь насытиться любовью, а в тебе самой, видно, любви не хватает.

Мириам была ошеломлена его жестокостью и уже не слушала. А сам он понятия не имел, что он такое несет. Словно его растревоженная, измученная душа, разгоряченная болезненной страстью, прорывалась этими речами, как электричество искрами. Смысл его слов не доходил до Мириам. Она лишь сидела, вся сжалась от его жестокости и ненависти. Она не умела понимать мгновенно. Все требовало долгих и долгих размышлений.

После чая Пол присоединился к Эдгару и второму брату, не обращая внимания на Мириам. Она же, безмерно несчастная в этот долгожданный праздничный день, все надеялась. И наконец он поддался и подошел к ней. Она решила непременно докопаться — отчего он сегодня такой. Она думала, что это всего лишь преходящее настроение.

— Мажет, погуляем немного по лесу? — спросила она, зная, что прямой просьбе он никогда не отказывает.

Они прошли до садка для кроликов. На тропе они миновали капкан — узкую подковообразную изгородь из веточек пихты с приманкой из кроличьих кишок. Пол глянул и нахмурился. Она перехватила его взгляд.

— Ужасно, да? — сказала она.

— Не знаю. Разве это хуже, чем если хорек вгрызается в горло кролика? Один хорек или много кроликов? Жить либо одному, либо другому.

Полу трудно давалась горечь жизни. И ей было его жаль.

— Пойдем обратно к дому, — сказал он. — Не хочется мне гулять.

Они прошли мимо куста сирени, бронзовые почки листьев на нем еще не раскрылись. Еще стояла квадратная, бурая, будто каменная колонна, уцелевшая часть скирды. И, когда в последний раз брали сено, тут осталась вмятина — подобие ложа.

— Давай минутку посидим здесь, — предложила Мириам.

Пол неохотно сел, оперся спиной о стену затверделого сена. Пред ними амфитеатром возвышались и рдели на закате круглые холмы, малыми пятнышками белели фермы, открывались позлащенные луга, темные и, однако, светящиеся леса, и четкие на расстоянии вставали одна за другой верхушки деревьев. К вечеру облака рассеялись, небо на востоке стало нежное, с чистым румянцем, и земля под ним лежала спокойная и щедрая.

— Ведь, правда, красиво? — взмолилась Мириам.

Но он лишь помрачнел. Уж лучше бы все сейчас было уродливо.

В этот миг примчался большой бультерьер с открытой пастью, подпрыгнул, водрузил передние лапы на плечи Пола и принялся лизать его лицо. Пол со смехом отпрянул. Билл оказался для него огромным облегчением. Он оттолкнул пса, но тот опять на него прыгнул.

— Пшел вон, — сказал Пол, — не то я тебе задам.

Но от пса было не так-то легко отделаться. И Полу пришлось с ним побороться. Он отбрасывал Билла, но тот вне себя от радости только буйно накидывался снова и снова. Так они боролись, человек поневоле смеясь, пес — радостно скаля зубы. Мириам смотрела на них. Что-то было жалкое в этом человеке. Так он хотел любить, быть нежным. Он опрокидывал пса упорно и, по сути, ласково. Билл вскакивал, задыхаясь от счастья, вращая карими глазами, что выделялись на белой морде, и опять неуклюже кидался на Пола. Он обожал Пола. Тот нахмурился.

— Билл, ты мне надоел, — сказал он.

Но пес стоял, упершись в бедро Пола двумя дрожащими от любви тяжелыми лапами, и тыкался в него красным языком. Пол отпрянул.

— Нет, — сказал он, — нет… ты мне надоел.

И вот уже пес весело затрусил прочь в поисках новой забавы. А Пол уныло смотрел на холмы и завидовал их спокойной красоте. Ему хотелось уйти и покататься с Эдгаром на велосипеде. Но не хватало мужества бросить Мириам.

— Отчего ты такой грустный? — смиренно спросила она.

— Никакой не грустный, с чего мне грустить? — ответил он. — Такой, как всегда.

Мириам недоумевала, почему всякий раз, как он бывал несносен, он уверял, будто он такой, как всегда.

— Но в чем дело? — ласково допытывалась она.

— Ни в чем!

— О нет! — пробормотала она.

Пол подобрал палку и стал тыкать в землю.

— Ты бы лучше помолчала, — сказал он.

— Но я хочу знать… — возразила Мириам.

Он сердито засмеялся.

— Вечная история, — сказал он.

— Ты ко мне несправедлив, — пробормотала она.

Острым концом он опять и опять вонзал палку в землю, выбрасывал мелкие комья, словно его лихорадило от злости. Мириам ласково и твердо положила руку на его запястье.

— Не надо! — сказала она. — Брось ее.

Он отбросил палку в кусты смородины и откинулся назад. Теперь он окончательно замкнулся.

— Ну что такое? — мягко молила Мириам.

Пол лежал совсем неподвижно, жили только глаза, полные муки.

— Знаешь, — устало сказал он наконец, — знаешь… нам лучше расстаться.

Именно этого она и страшилась. Все вдруг померкло у нее перед глазами.

— Почему? — прошептала она. — Что случилось?

— Ничего не случилось. Просто мы ясно осознаем, что с нами происходит. Это ни к чему…