Сыновний бунт

Алексей хвалил своего друга, уверял Дину что Яша Закамышный — парень необыкновенно чистоты и честности; что ради их дружбы он готов не только приглядеть за Дининым чемоданома и любую просьбу Алексея исполнить. Он не утерпел и поведал Дине тайну с Яшей они решили не разлучаться всю жизнь и, что бы с ними ни случилось, не покидать друг друга. И на Чёрные земли они решили ехать вместе «Ветеринарный врач и зоотехник в одной отаре — здорово?! Дина растирала в ладонях жесткий сухой песок слушала и улыбалась. Тоненькой струйкой песок сочился на ее острые колени, покрывал просохшую кожу серебристой пеленой.

— И время, Дина, уже подтвердило правильность нашего решения, — хмуря брови, серьезным тоном сказал Алексей. — И мне хотелось бы знать, как же мы, Дина? Мы-то с тобой как, Дина?

— Ты это о чем? — В черных глазах девушки вспыхнула лукавая усмешка. — И так серьезно?

— Будто и не знаешь, о чем?

— И не знаю!

Она наигранно смеялась, и Алексей ей поверил.

— И не догадываешься?

— Нет!

Алексей причесал пальцами влажный чуб, почти крикнул

— Эх, Дина, Дина! Неужели не можешь взглянуть на вещи трезво?

— Ой, Алексей! — Дина не могла удержать смех. — Какой ты, оказывается, рассудительный «Время подтвердило…», «Неужели не можешь взглянуть…» Как настоящий старый дед! — Она говорила сквозь душивший ее смех. — У нас в аулах есть такие рассудительные деды!

— Смеешься? Все тебе смешно. А подумала ты…

— О чем, Алеша? Не о чем нам думать. Я уеду домой, а ты — на Черные земли. Что тут думать?

— Ну, ну! Без меня ты никуда не уедешь! Запомни, Дина, с этого часа ты и я — это одно целое! Ты моя жена, Дина! Смеешься? Не веришь? Мне не веришь? Скажи не веришь?

Видя его жарко блестевшие глаза, Дина перестала хохотать, улыбалась и качала головой. Алексей говорил запальчиво, волновался, взмахивал руками. Не успела Дина открыть рот, чтобы сказать, что она всегда ему верила и верит сейчас, как случилось то, чего она никак не ждала. Алексей вскочил, лицо его налилось пугающей бледностью, глаза озверело блеснули. В ту же секунду оя схватил зубами свою руку чуть повыше запястья и укусил ее с такой силой, что выступила кровь. Дина вскрикнула

— Алексей! Что ты сделал?

Бледнея еще больше, он кривил губы, силился улыбнуться.

— Теперь веришь?

— Ну, верю, верю. Вот дурной, Леша! Я всегда тебе верила. Разве я?.. Только зачем же!

Не сговариваясь, они посмотрели за реку и удивились. Солнце опустилось так низко, что уже коснулось журавлинских хат. На воду вдоль берега легла тень. Взявшись за руки, они бросились в реку и поплыли. Когда вышли на берег, Дина взяла раненую руку Алексея и прижалась губами к крохотной, со следами зубов ранке. Потом разорвала косынку и перевязала ему руку. Она одевалась, закручивала косы, и губы ее чуть шевелились, в глазах, теплилась невысказанная тоска. Видно, она хотела что-то сказать ему, а слов не находила. «За что я тебя полюбила, Алеша, и сама не знаю, — говорили ее большие черные глаза. — Да разве можно было тебя не полюбить?.. Такого чудного и такого непохожего на других?..»

— Дина, что такая кислая?

— Так. Поедем. А то и в самом деле опоздаю к поезду.

— А мама нас ждет обедать, — сказал он несмело. — Она борщ сварила. Специально для нас. Поедем, а?

— Мы опоздаем.

Он хотел сказать ей, чтобы она осталась у него до утра, и не сказал. Постеснялся. Взял мотоцикл. Мотор разбудил тихие вечерние сумерки. Треск его был слышен не в улочках Журавлей, а за селом, на выгоне.

XXIII

Ночь южная, темная и звездная, повисла над Журавлями. И на столбах и по всему селу в хатах засветились огни. Только дом Ивана Лукича тонул в темноте. Опять Василиса осталась одна в притихшем, обезлюдевшем дворе. Старший сын Григорий — уже отрезанный ломоть, средний Иван повадился ходить к Закамышным, видно, Настенька туда его приваживала. И младший умчался за девушкой. Терпеливо, как это может делать только мать, поджидала Алексея — самого любимого сына, а он не приходил, не возвращался. Ей казалось, что ни Григория, ни Ивана она так не жалела, как Алексея, и так о них не тревожилась, как об Алексее. Куда он уехал? Почему не приходит домой? От этих мыслей сердце ее наливалось болью. Перед глазами столб с фонарем, и тянется надсадный, нескончаемый звон цикад. Точно нарочно они окружили дом Ивана Лукича, и несказанно печальная их песня лезла в уши, проникала в душу.

Немигающие глаза смотрели и смотрели в темноту. На какой-то миг Василиса забывалась, и тогда тоскующая песня цикад вдруг исчезала. Мать видела сына. Он стоял и улыбался, по привычке приглаживая рукой непокорный чуб. В такую минуту ее постаревшее лицо расцветало и молодело. Она вдруг увидела, что ее Алексей уже вырос, возмужал. Как она этого раньше не замечала? И когда это случилось? А какой у него вихрастый чуб! Точно такой был в молодости у ее брата Николая. Нет, не курчавый, как у цыгана, а волнистый, тяжелый — так и валится на глаза. Как же не влюбиться в такого парня! Одна уже влюбилась, и, видно, так сильно, что не постеснялась и приехала с ним в Журавли…