Сыновний бунт

Симеон поехал в Ставрополь и пообещал архиепископу Антонию, что непременно добьется включения в генеральный план новых Журавлей строительства церкви. Антоний промолчал. Провожая до порога журавлинского священника, улыбнулся в седую, пахнущую дорогими духами бороду и не только похвалил Симеона за смелую инициативу, но и по-отечески ласково похлопал его по плечу своей сухой, костлявой рукой. И тут же, протягивая Симеону жилистую руку для поцелуя, пообещал дать на сооружение храма господня в Журавлях нужную сумму денег.

Думая только о том, как бы быстрее и лучше исполнить обещание, данное архиепископу, Симеон все эти дни мысленно готовился к встрече с Иваном. Думал не только о предстоящем разговоре, не только о том, как они посмотрят друг на друга, но и о том, в каком виде ему явиться к школьному товарищу: в поповском ли одеянии, которое само по себе должно было сказать, что перед Иваном не тот тщедушный Сенька Семилетка, над которым любили поиздеваться ребята в школе и с которым Иван частенько боролся «на выжимки», а священник, лицо духовное, или же одеться в обычный гражданский костюм и заглянуть к Ивану запросто, как, бывало, заглядывал, когда они уходили на рыбалку?

Почему-то Симеону неприятно было думать о том, что Иван увидит его не в рясе и не священником, а простым парнем, неизвестно ради чего отрастившим рыжую бородку и такие же по цвету косички, И он твердо решил не унижаться перед бывшим дружком, а прийти к нему в рясе, повесив на грудь серебряное распятие Христа. И теперь, отправляя службу в церквушке с низким дощатым потолком, похожей на сарай, видя с амвона все те же старушечьи лица, Симеон невольно, сам того не желая, любовался собой, своим голосом, своей манерой поднимать при этом руку. Он гордился тем, что мог читать проповеди и поучать людей, как им надо жить, а Иван ничего этого не умел. Симеону было приятно сознавать, что молчаливые старушки со смирением поглядывают на него и верят ему. Может быть, потому, что он гордился своим саном и своим делом, ему часто виделась та благолепная церковь, которой еще не было, но которая непременно будет построена. Она встанет посреди Журавлей на самом видном месте, и острый, сияющий на солнце шпиль колокольни будет виден далеко в степи. И слышался ему не теперешний унылый звук обрубка рельса, а звон колоколов, сладкая, тревожащая душу музыка, и по улицам люди шли и шли в свой храм. Радуясь этому видению, Симеон мысленно говорил и себе и богомольным старушкам, что и он и они вскоре будут видеть в Журавлях не эту развалину, а настоящую церковь.

Приходил Симеон домой, в хату своей тетки Анюты, у которой квартировал. И тут голова его была занята все теми же думками. Снимал рясу и оставался в одной нательной рубашке. Долго умывался в сенцах, звеня рукомойником. Затем разделял на пробор и старательно причесывал волосы, разглаживал влажную бородку и садился на диван отдохнуть. Любил мечтать, прислонив голову к спинке дивана. Часто в такие минуты, сидя с закрытыми глазами, почему-то видел себя ребенком. И всякий раз мать, набожная подслеповатая старуха, была тут, рядом с ним. И он говорил ей: «Мамо, поглядите на меня, кем я стал». «Бачу, бачу, сынок, и сильно радуюсь, — отвечала мать. — Слава господу богу, мое желание, сынок, исполнилось, и мне теперь так сладко лежать в сырой земле…»

Это она, его покойная родительница, вселила в восприимчивую душу ребенка религиозные чувства. В те годы, когда Семен ходил в школу, мать научила его читать церковные книги. Читая «о житии святых», пятнадцатилетний мальчуган воображал себя то ли сподвижником какого-то затерявшегося в горах монастыря, то ли служителем сельской церкви. И позже, когда Семилетов поступил в Ставропольскую духовную семинарию, он был глубоко убежден, что, достигнув сана священника, принесет людям много пользы, и особенно тем, кто постоянно, как он полагал, нуждается в человеколюбивой помощи. Уверял себя тогда и продолжал уверять теперь, что вместе со своими собратьями будет возделывать на ниве Христовой одну любовь к ближнему и взращивать всеобщее людское благоденствие. Решив посвятить себя служению богу и веря в высокое назначение духовного пастыря, Семен, как он уверял себя, не искал для себя сытой и спокойной жизни. Более того, веря в бога и мечтая поступить в духовную семинарию, он честно отслужил положенный срок в армии. В своей роте был примерным солдатом, а в семинарии — лучшим ее учеником. Он не только слепо исполнял все предписания христианской морали и церковного устава, но и постоянно, с удивительным прилежанием зубрил заповеди Христа, стараясь проникнуть в их суть. «Я знаю Ваню, — думал Симеон, сидя на диване. — Голова у него умная, он меня поймет… Отец его, Иван Лукич, не понял, а Ваня поймет…»