Сыновний бунт

— Пояснить трудно, — созналась Анюта. — Но все ж таки скажу… В том, Семен Ильич, загадочность, что не могу раскумекать, почему вы потянулись в попы? И что в этом хорошего? Или такое с вами случилось по той причине, что зараз трудновато поступить в институт, а в той вашей поповской семинарии не было конкурса на экзаменах? Вот и моя Танюша в прошлом году срезалась в медицинском. Сколько было слёз! Но мечту свою из головы не выкинула, готовится. В будущем году еще разок рискнет. — Усмехнулась, скосив на племянника насмешливый глаз. — Но врач — это понятно, а поп… Или вы, Семен Ильич, на легкий хлеб устремились?

— Не угадали, Анна Сергеевна, — поглаживая бородку, отвечал Симеон. — И не то и не другое, а третье, то, о чем вы не упомянули: вера в великое и святое дело, которому служит русская православная церковь… Вы сказали о мечте Татьяны. У меня тоже мечта, и она похожа на ту, какой живет моя кузина. И именно мечта звала меня туда, куда я пришел. Словами это не передать… И если бы я в десятый раз не выдержал экзамены в семинарию, я бы их выдержал в одиннадцатый раз! Стремление души — великое и святое дело, Анна Сергеевна!

— Стремления бывают разные, — возразила Анюта, — одни на пользу человеку, другие ему во вред. Разбираться, Семен, тут нужно!

Однажды случилась у них беседа несколько необычная, на тему, так сказать, сугубо сердечную, интимную. Дело в том, что журавлинский поп, к большому удивлению тети Анюты, влюбился в свою кузину, и влюбился, по его же словам, как Ромео в Джульетту или как в наши дни могут влюбляться только люди темпераментные, смелые и решительные. Как-то вечером, когда Татьяна ушла на гулянку, а в раскрытое окно был слышен тоскующий голос баяна, Симеон постучался в комнату тети Анюты. На заросшем бородкой лице — грусть, в глазах — тоска. Тетя Анюта, ничего не зная о сердечных чувствах племянника и толком не понимая, почему Семен Ильич пожаловал к ней, пригласила его к столу выпить чашку чая. Симеон не отказался и тут, держа в дрожащей руке блюдце и чашку, признался, что давно и страстно любит Татьяну. Боясь уронить посуду, он поставил блюдце на стол и продолжал:

— Вы не улыбайтесь, Анна Сергеевна! Я так люблю вашу дочь, так обожаю, что желал бы видеть ее своей женой, и я осмеливаюсь просить, дорогая Анна Сергеевна, вашего на то материнского благословения…

— Ой, лышенько ты мое! — бледнея, воскликнула тетя Анюта. — Да вы что, Семен Ильич, или шуткуете надо мной? Или испытываете мои нервы? Как же такое могло забраться вам в голову?

— Не понимаю, что тут такого удивительного? — Симеон отхлебнул остывшего чая, вытер ладонью усики. — Никакого тут нету противоесте-ства.

— Да как же так — нету? Есть! Именно есть, в том то и всё горе. — Тетя Анюта всплеснула руками. — Рассудите сами, Семен Ильич, ить вы же человек неглупый. Танюша моя доводится вам сродственницей… Это раз… А два…

— Перебью, чтоб уточнить. — Симеон поднял тонкий указательный палец и повел бровью. — Уточняю: закон дозволяет жениться на кузине и выходить замуж за кузена… Еще в старинной литературе, ежели вы читали… Теперь говорите, что там у вас «два»? Прошу, продолжайте, Анна Сергеевна…

— Литературу я не читала, — со вздохом сказала тетя Анюта, — Ну, допустим, такой закон любви не перечит… Пусть! А совесть? Совесть куда денешь?

— Какую?

— Да ту, обычную, сказать, людскую… В кар-ман ее не упрячешь. — Тетя Аиюта строго посмотрела на племянника. — Ить вы подумали о том, что моя Танюша — комсомолка, первая птичница на ферме и вдруг становится журавлинекой попадьей? Да ведь это же смех и горе! — Тетя Анюта невесело рассмеялась. — Моя Танюша — попадья! Да такого чуда нельзя и в кино увидать! Попадья! Да как же она в глаза людям станет глядеть? Это надо сперва ослепнуть и оглохнуть, а тогда на такое решиться… Вы меня не перебивайте. И вы обязаны были, Семен Ильич, подумать об этом… Да вы же хоть и родичи, а разного поля ягоды. Как же вы будете совместно проживать? Подумали вы об этом?

— Думал… Ежели брачные узы накладываются по любви…

— Погодите, Семен Ильич, тут надо разобраться, — перебила тетя Анюта. — При чем тут любовь? Ну, допустим, Танюша полюбила попа и ни с того ни с сего стала его женой… А ваши детки, а мои внучата? О детях-то вы и не поду-мали? Как же они, разнесчастные, станут жить среди людей? Зачем же им сызмальства биографию портить? Так и будут ходить с кличками? Сын попа, дочка попа… Нет, Семен Ильич, выбрось эту свою дурость из головы и забудь о нашей балачке. Моего благословения не жди… Его не будет! Да и Танюша, ежели узнает, поднимет вас на смех… И еще скажу, Семен Ильич, ить вы вдовец?

— Да, точно, вдовствую, — согласился Симеон. — Так что ж?

— Слыхала я, что по церковным обычаям попам по второму разу жениться нельзя… Грешно! Есть даже поговорка: последняя у попа жинка…

— То было, — грустно сказал Симеон. — И об этом, Анна Сергеевна, не тревожьтесь… Не жить же мне всю жизнь в одиночестве! Отчего случаются распутства? От этого…