Сыны грома

Высказав такую догадку, Свейн улыбнулся от уха до уха и принялся жевать. Другие викинги усмехнулись. Саксы, не понимавшие наших речей, были довольны уже потому, что могли вдосталь набить брюхо. Только Эльдред, хотя и ел вместе с ними, не разделял их радости и как будто блуждал где-то далеко.

– Скотину не держат в загонах, потому что никто ее не крадет, – невозмутимо сказал Флоки. – Здесь тебе, Рыжий, не север. Видно, в этих землях суровые законы заставляют франков ходить по струнке. – Вытащив изо рта недожеванный хрящ, Флоки изучил его при свете костра и бросил в огонь. – Император держит страну и людей мертвой хваткой.

Свейн пожал плечами и удовлетворенно зашлепал губами, будто слова товарища нисколько его не обеспокоили. Однако других они заставили призадуматься. Конечно, может, Черный и ошибался. Просто свинопас заболел и не смог присмотреть за стадом. Или животные сбежали из соседней деревушки. И все же то, что сказал Флоки, пахло правдой. Может, этот сын волчицы и имел привычку слишком много думать, но чутье у него было отменное: он пронюхивал, что к чему, прежде чем мы все успевали понять, откуда дует ветер. Кроме того, налетевшие на нас корабли береговой охраны и башни, выстроенные среди прибрежных утесов, – все это показывало нам: Карл знает, как взнуздать лошадь, и умеет держаться в седле.

В ту ночь наше братство разделилось: одни остались на кораблях, другие сошли на берег, но все спали, закрыв лишь один глаз. Наутро мы снова двинулись в путь, вволю наевшись и набив трюмы отменными кусками копченой свинины, которые должны были кормить наши мышцы, чтобы весла бойчее сбивали воду в изгибах Секваны. Изредка нам попадались небольшие суда, жавшиеся к опасным топким берегам, лишь бы быть от нас подальше. Встретили мы и один кнорр – с виду новое, хорошо защищенное от непогоды судно с тремя толстыми коровами, горой бочонков и шестью людьми на борту. Удирая от нас, они посадили судно на мель. Киль врезался в скрытый под водой нанос, кнорр намертво застрял, а люди чуть не вылетели за борт. Коровы испуганно затопотали, франки принялись на них кричать, в ответ на крики раздался рев. Мы проскочили мимо этой кутерьмы, оставив после себя лишь вспененную воду да отголоски норвежского и английского смеха.

Других происшествий в тот день не случилось. Мы махали руками и улыбались всем, кто попадался нам на пути, а отец Эгфрит приветствовал братьев по вере, выкрикивая благословения так же легко, как если бы кидал яблоки. Иногда франки с опаской нам отвечали, но чаще хмурились, потому что боялись нас и не понимали словес монаха. Вечером, когда два старых рыбака в двувесельной лодке уставились на него, недоуменно вытаращив глаза и разинув рты, он простонал, едва заметно шевеля губами:

– Моя прекрасная латынь, язык самого Папы Льва, да хранит Бог Его Святейшество, тратится впустую на этих олухов, как хорошее вино на норвежцев! – Говоря это, монах продолжал улыбаться и благословляюще махать руками. – Dominus illuminatio mea! Dominus vobiscum! – крикнул он, завершая свое краткое богослужение, а затем покачал лысой головой. – Мои речи для них будто крики гуся. Невежественные свиньи!

Эгфрит посмотрел на меня, ища поддержки, но, поняв, что не найдет ее, закатил глаза.

– Не удивляйся, монах, их ошарашенному виду, – сказал я со своего сундука, не переставая гнать веслом речную воду. – Ведь прежде они никогда не встречали говорящих куниц.

Пенда захохотал, а поглядев на рассерженную рожу Эгфрита, рассмеялся и я. Но Кинетрит наградила меня таким взором, что я незамедлительно постарался принять кроткий вид, хотя мои старания и не были слишком плодотворны.

До наступления сумерек облако укатилось на юг, и когда голубое небо потемнело, звезды стали вспыхивать на нем, будто угольки в огромном погребальном костре какого-то древнего бога. Повисла невероятно яркая луна. Она лила холодный серебристый свет на реку и на поля, тянувшиеся по обоим берегам. Мы причалили на мелководье, в зарослях камыша, спугнув куропаток и диких уток, которые захлопали крыльями, зло заверещали, заскрипели и закрякали, охраняя свои гнезда. Здесь все было не так, как в устье и низовьях реки. Солоноватые приливные воды, где водится и речная, и морская рыба, заиленные берега, где гуси и цапли клюют водоросли и личинки поденок, – все это мы оставили позади. Больше не слышались скрежещущие крики береговых ласточек, покидавших гнезда перед отлетом на юг. Здесь, в среднем течении Секваны, вода струилась мягче, и грести стало легче, хотя мы по-прежнему надеялись, что ветер переменится, позволив нам поднять парус и убрать весла. Так или иначе, завтрашний день был завтрашним днем. Теперь же мы бросили якори с кормы «Змея» и «Фьорд-Элька», а носы кораблей привязали к спутанным шишковатым корням старого дерева, которые оголила вечно бегущая река.