Сыны Несчастья (ЛП)

Прежде всего, как видишь, Жоан не захотел последовать за нами. Он сказал мне, что для него будет лучше заняться ягнятами на службе у Пейре Ильета, и у него нет никакого желания уходить так далеко. Пейре Ильет сам настоял на этом. У меня не было причин ему возражать. Настало время, чтобы младший брат сам выбирал себе дорогу; я не хотел мешать ему. Потом, за неделю до ярмарки на святого Михаила, когда я уже начал разговаривать по поводу себя и Арнота с новым работодателем, скотоводом из Бага, Бертомью Компаньо, до меня дошли новости из Монтайю. Удивительные новости, посуди сам, Гийом: это были хорошие новости! Я уже и забыл, что они существуют, хорошие новости. В общем, барышник из Акса рассказал мне, что он знает из достоверных источников, что мой отец, Раймонд Маури, и мой младший брат Бернат вернулись в Монтайю. Инквизитор Каркассона заменил им наказание заключения в Мур на простое покаяние с крестом. Моё сердце сильно забилось. Я подумал, что мне надо обмозговать эту ситуацию. Мой отец Раймонд и брат Бернат. Да, оба они носят на одежде кресты бесчестья, у них ничего нет — дом сожжен и его запрещено отстраивать, имущество конфисковано графом де Фуа, который отдал его другим арендаторам, людям, верным Церкви, друзьям ректора. Лишенные всего и отмеченные желтыми крестами, мой отец и брат. Но они хотя бы могут дышать воздухом свободы и видеть дневной свет, дома, в Монтайю.

В Муре оставались только мой брат Раймонд и бедная мать Азалаис. О них не было никаких новостей. Но как только этот человек из Акса открыл рот, Арнот сказал мне, что хочет вернуться к отцу, в Монтайю. Он сказал, что раз отец вернулся, то, конечно же, вернется и мать, что он не хочет больше уходить на зиму на другой конец королевства Арагон. И чтобы я как можно скорее отвел его в Монтайю. Хорошо, малыш Арнот, я отведу тебя, хоть у тебя там, возможно, не будет ничего, кроме нищеты и бедности, как у твоей матери, у нашей матери, нет ничего, кроме горя и страха. Но я чувствовал, как вскипает моя кровь. Знать, что я могу увидеть отца, взять его за руку, услышать его голос… Знать, что он отчаянно ищет способа выжить, и просит милостыню. Мне невыносимо было думать, что я не могу немедленно предстать перед ним, увидеть его, прикоснуться к нему, помочь ему всем, чем можно. Мы должны идти как можно скорее. Просто мне следует держаться с большой осторожностью. Потому что если и есть место, где меня никто не должен видеть, так это Монтайю. Моя земля под небесами.

Я начал с того, что доверил Арнота брату Жоану и Пейре Ильету. Я пообещал им, что вернусь к ярмарке. По своему обыкновению я шел ночью. Я двигался ночью и скрывался днем — за исключением разве что безлюдья, по тропкам, ведомым только мне да пастухам. Я шел в Планезес, и это стоило мне двух длинных марш–бросков. Я прибыл туда ранним голубеющим утром, когда только–только начинает подниматься первый дымок из очагов в фоганье. Мне нужно было взять у моего кума Арнота де Н'Айглина кошель, полный серебра, который он хранил для меня. Этот кошель может помочь моим родным.

Через два дня, в первый день ярмарки, я снова был в Пючсерда — где мы с Бертомью Компаньо ударили по рукам. Он был доволен, что я наконец–то нанялся к нему, и не настаивал, как прежде, чтобы он взял еще и моего младшего брата. Я сказал ему, что буду у него в Бага через неделю, и снова отправился в путь. На этот раз в Монтайю.

Мы шли не так быстро, как хожу я один. Весь этот год Арнот провел вместе со мной на зимних и летних пастбищах, ухаживая за овцами, потому в его детские ножки влилась новая сила. Он вырос, поздоровел, и шел быстрым шагом девятилетнего мальчика. Но он не мог следовать за мною ночными дорогами; он не умел, как я, видеть в темноте. Тогда я брал его за руку, а он цеплялся за мою одежду; иногда я нес его на плече, маленькую, мягкую и теплую ношу, иногда поднимал его за подмышки, чтобы перенести по склону или через овраг. На длинных спусках я давал ему возможность показать, как он умеет балансировать, напрягая бедра или колени. Когда мы останавливались передохнуть, я показывал ему звезды. Под Соржеатом мы долго взбирались по длинному склону Асаладор. Вначале его сердце сильно билось, но потом он вошел в ритм, и я видел, как он шел все легче и легче, поднимаясь рядом со мной к земле д'Айю. Я видел, что он оживился, пытался гроко говорить и даже петь — а нужно было идти молча. Иногда я чувствовал странное возбуждение, так же, как и он. Какую–то смесь страха и радости, смутного ожидания и невыразимого счастья. И эти простые чувства узнавания земли детства, даже в непроглядной темноте ночи, говорили мне, что отец, даже сам еще того не зная, ждет меня.