Сыны Несчастья (ЛП)

На Пасху мы возвращались в Пючсерда, и день за днем видели, как вздымается перед нами снежная линия Пиренеев. В Бага, преодолевая труднопроходимые ущелья Сьерра де Кади и гоня перед собой овец, я встретил Гийома Маурса из Монтайю.

Да, тогда я встретил тебя в первый раз, Гийом. Как и я, ты был беглецом из–за ереси. Одним из двух парней, которых в прошлом году на пастбищах Мерен разыскивали Раймонд Клерг и лейтенант графского кастеляна. Ты мне сказал, что нанялся пастухом к Бертомью Кампиньо, из Бага. Мне не доводилось часто тебя встречать — я почти не видел тебя со времен Монтайю: теперь у тебя была крепкая мужская фигура, черная борода, делавшая твое лицо суровым, и недоверчивый взгляд, в котором, конечно же, были виноваты Несчастье и страх. Мы ни слова не сказали друг другу о Монтайю: мы только обменялись рукопожатием и пообещали себе рано или поздно встретиться — и, как видишь, мы в порядке, и всё–таки встретились.

Но той весной, в Пючсерда, мой хозяин, Раймонд Борсер, принял меня достаточно холодно. Он отвел меня в сторону и сказал, что хочет со мной поговорить. Я предчувствовал, что так оно и будет, когда возвращался. Догадаться было не так уж трудно. Этого стоило ожидать. В моем взгляде, как и во взгляде Гийома Маурса, было слишком много от Несчастья и страха, и, конечно же, это был мрачный взгляд. Для меня горный балкон Сердани был словно наблюдательным постом, откуда я мог смотреть на Сабартес, на графство Фуа, откуда я мог ожидать новостей. Но это Раймонд Борсер боялся и недоверял мне. Чем же я был скомпрометирован? В марте, перед моим возвращением, скотовод из Пючсерда спускался в Акс, где встречался со своим кумом, Бертомью Буррелем. Они говорили обо мне. Раймонд Борсер смотрел на меня искоса. Он цедил слова достаточно озабоченно, но холодно, хотя и с некоторым колебанием. У его коллеги из Акса были большие проблемы. Всю его семью вызвали, чтобы давать показания перед заместителем инквизитора Каркассона. Его самого, Бертомью, выпустили очень быстро. Он всегда чувствовал по отношению к ереси только неприязнь и раздражение, и сумел это доказать. Но его жена Эксклармонда и невестка Беренгария остались в Муре Каркассона. Его сын вышел с крестом. Вот как быстро процветающий дом может придти к упадку и позору.

Я не мог скрыть, что эта новость меня задела. Я думал еще и о Мондине, маленькой служанке обеих дам, дочери старого Берната Изарна из Монтайю — я не знал, что сталось с ней в связи с этим несчастьем — Раймонд Борсер ничего об этом не сказал. В связи с Несчастьем, постигшим и мою семью, Бертомью Буррель не преминул перечислить Раймонду Борсеру длинный список преступлений и бед, обрушившихся на Маури из Монтайю из–за ереси. Дом сожжен, имущество конфисковано, отец, мать, дочь и трое сыновей в тюрьме. Мне хотелось закричать, что в Муре Каркассона осталось не так уж много Маури. Что двое из них уже умерли там, мой брат Гийом и сестра Гильельма. Кто следующий? Моя престарелая мать? Мой бедный отец? Но сейчас мне пришлось стиснуть зубы и молчать. Этот серданьский скотовод всего лишь изложил мне свои резоны: для него было абсолютно неприемлемым компрометировать себя связями с сыном погибели. Он не хотел иметь ничего общего с еретиками графства Фуа, и это было совершенно ясно. Он не знал, что может произойти в Сердани, но в одном был уверен: с ним не должно случиться того, что произошло с Бертомью. И потому он советует мне собрать вещички, получить плату, взять младшего брата за руку — и убираться куда–нибудь подальше, хоть к самому дьяволу, если я так желаю. Тем более, что, как ему кажется, мои родичи ему поклонялись.

Я лихорадочно думал. Пока он говорил и пыхтел злобой, я, наоборот, овладел собой. Когда он закончил, я ответил ему как можно мягче и весьма серьезным тоном, чтобы убедить его, что я, со своей стороны, никогда не был замешан в ересь. Что я оставил дом и семью еще подростком и посвящал все свое время овцам и дальним перегонам. Мне показалось, что он мне поверил. Мне также показалось, что в глубине души он бы хотел, чтобы я остался работать на него в Пючсерда. Тем более, что мы оба, и он, и я, знали, что как только представится возможность — на ближайшего святого Михаила — я наймусь к другому хозяину, чуть–чуть подальше. Сердань расположена уж слишком близко к графству Фуа. После чего я и мой хозяин вместе выпили, и тогда он сказал мне, что я — хороший пастух; что даже этот бедный Бертомью ничего другого обо мне не скзал. Только то, что я — хороший пастух. И он добавил также, что ему будет жаль, когда я уйду от него.

Арнот и я оставались в Сердани всё лето. Нам нечего было бояться в горах. В горах пастухи — короли. А потом мы пойдем дальше. Пока не очень далеко. Пока что я должен жить так, чтобы до меня доносились слухи о земле д'Айю, где жили мои родные, посреди несчастья и страха.

ГЛАВА 35 ИЮЛЬ 1311 ГОДА