Сыны Перуна

— Русы пришли, дядька Борята, много, — взволнованно произнес запыхавшийся от длительного бега гонец. — Мужиков в поле окружили, спросили, кто у нас старший, говорить хотят. Вот меня к тебе послали.

— Окружили да повязали или как? Много — это сколько: два, десять, сто? Толком рассказывай, — проворчал недовольный воевода.

— Да нет, не повязали. Конные подъехали, человек двадцать, а может, больше, никого не тронули, велели вперед бежать, а сами сказали, что вслед поедут, со старшим нашим, с тобой то есть, говорить хотят.

Четверо вооруженных всадников въехали в поселок и направились к вышедшему им навстречу Боряте. Отовсюду к главной пореченской площади — месту встречи русов и воеводы сбегались любопытные поселяне. Всем хотелось взглянуть на славных воев, которые прогнали ужасных хазар, послушать, что они скажут. В одном из всадников оказавшийся поблизости Радмир узнал своего недавнего спасителя, назвавшегося Гориком.

— О, здорово, герой, как нога? — могучий рус ловко спрыгнул с коня, обращаясь к юноше, как к своему старому знакомому. — Я же тебе говорил, скоро бегать будешь. — Радмир на это только молча пожал плечами.

Окруженный толпой незнакомых ему людей рус совсем не испытывал страха.

— Ну, кто тут у вас за главного будет? — обратился к гудящей толпе княжеский посланец.

Спутники Горика находились поблизости и, не слезая с коней, наблюдали за происходившим.

— Ну, со мной говори, Борятой меня кличут. Я тут старший, верно говорю? — повернувшись к толпе, произнес вышедший вперед Борята. Все вокруг согласно закивали.

— Меня зови Гориком, мы люди Олеговы, князя Киевского младшая дружина[21], — рус говорил громко, словно хотел, чтобы речь его была слышна всем. — Хазар тех, что вам ущерб принесли, мы побили, сейчас сам князь сюда идет с ратью своей. Коли дадите нам пищу и кров да тризну по убитым братьям нашим справите, не будет вам от нас беды и разора.

— Коли с миром идете, то мы вам не враги, — промолвил воевода с молчаливого согласия всех окружающих. — Только после набега богатых столов от нас не ждите, хаты наши — не хоромы княжьи, и половина, вишь вон, сгорела.

— Олег, предводитель наш, — воин, не неженка, шатров с собой не возит, да и мы, гридь княжеская, на землице спать привычные, в походах дичину да конину есть приучены, так что если крыша над головой есть да солома под боком — вот нам и хоромы. А если еще девку горячую под бок положить — так и одеял не нужно, — трое конных русов, услышав последнюю фразу своего товарища, дружно заулыбались в усы.

— Девок силком трогать не дам, а то не будет у нас с вами ладу, — тут же нахмурился Борята.

— Так мы ж не силком, а только по любви, вон Славко у нас до любви уж больно охочий, — Горик указал рукой на рыжеволосого молодого воина, и остальные русы громко заржали. — Любят его девки, как пчелки медок, а уж где у него самое сладкое место, он никому не сказывает, — услыхав эту шутку, заулыбались и сами пореченские мужики.

Через час почти две сотни воинов князя с десятком пленных хазар вошли в поселение. Борята, договорившись с княжьей дружиной, послал гонцов на болота с добрыми вестями и приказом возвращаться.

3

Злобно смотрели славянские мужики на приведенных русами пленных. В драных перепачканных одеждах, со связанными руками, когда-то грозные хазарские вои сейчас не выглядели такими уж и страшными, какими они предстали перед пореченской ратью несколько дней назад. Угрюмо смотрели хазары на своих недавних противников, кто откровенно дерзко, а кто с испугом. Но никто при этом не проронил ни слова — ни победители, ни побежденные. Русы заперли их в одном из сараев, предварительно развязав руки и поставив двух сторожей из отроков. Поселковым мужикам было поручено напоить и накормить пленных. Среди запертых в ветхом строении людей сидел и думал о своей незавидной участи бывший слуга убитого Буйука — буртас Тилмай — Кечайка.

К вечеру в Поречное вернулись женщины, старики и дети и все поселение наполнилось криками радости и громким женским плачем. Жены и матери, потерявшие своих близких в сражении с хазарами, не стесняясь выражали свои скорбь и горе. Почти в каждом дворе, каждом доме горе и радость слились воедино. Оплакивая погибших, воем выли бабы, плакали маленькие дети, а выжившие в бою мужчины не знали таких слов, которыми можно было бы утешить вдов и сирот.