«Сыны Рахили»

Согласно мемории Четвертого еврейского комитета за сентябрь 1826 г., уже в конце 1820 г. «за дерзость пред начальством по представлению цесаревича [Зонненберг] был лишен своего звания»[992]. Однако сам Константин Павлович в предписании виленскому, гродненскому, минскому, волынскому и подольскому губернаторам в том же сентябре 1826 г. упоминал «Зонненберга, о несчитании коего в звании депутата состоялось в 1823 г. особое высочайшее повеление»[993]. Во всяком случае, в начале января 1824 г. Зонненберг уже фигурирует в делопроизводственных документах в качестве «бывшего депутата»[994]. Каковы были истинные причины отставки, остается неясным[995]. Личный секретарь Зонненберга Ицхак Сассон сообщал в своих мемуарах, что этой отставке немало поспособствовали остальные еврейские депутаты, желавшие отомстить за постоянные интриги, которые вел против них Зонненберг, сочетавший подачу записок и доносов с личными беседами с сановниками. В ходе этих таинственных переговоров он «длинными искусными речами» старался оклеветать остальных депутатов[996]. В 1821 г. при скандальных обстоятельствах покинул свой пост и Диллон. Он навлек на себя немилость императора, сопровождая его в очередной поездке за границу[997], а затем оказался в Минске под следствием за ряд мошенничеств и ложные доносы[998]. При этом, как и в изложенном выше эпизоде с высылкой Диллона в 1817 г., Александр I использовал свое право самодержавного правителя вопреки законодательству вмешаться в ход рассмотрения любого дела. 2 июня 1822 г. он распорядился, чтобы, невзирая на установленный законом порядок следствия, все бумаги по этим делам были представлены императору в «собственные руки» и окончательный приговор мог быть вынесен только им[999]. Что же касается Лапковского, то, по данным упомянутой выше мемории Четвертого еврейского комитета, 10 января 1822 г. он ушел в отпуск и больше не возвращался[1000]. Таким образом, в последующих эпизодах, связанных с еврейской депутацией, фигурируют только Айзенштадт, Эпштейн и Файтельсон.

Отмеченное выше стремление Голицына навязать депутации функции «российского Синедриона», определяющего унифицированные правила религиозной практики еврейского населения империи, проявилось в деле о секте воронежских крестьян-субботников, якобы усвоивших некоторые элементы иудейского культа под влиянием евреев[1001] 22 ноября 1822 г. министр духовных дел поручил Айзенштадту и Файтельсону предписать еврейскому населению, «что евреи должны воздерживаться от всяких объяснений о вере с подданными России нееврейской веры (sic!) и в тех местах, где евреям позволено пребывание всеединое, и в тех, куда им позволено приезжать на время, на письме и на словах, явно и тайно»[1002]. Запрет на еврейский прозелитизм мотивировался в отношении министра как российским законодательством, так и ссылками на соответствующие места в Талмуде и сочинениях Маймонида[1003]. Возможно, последние заимствованы из «представлений» депутатов, пытавшихся, как и в 1820 г., доказать Голицыну, что еврейская традиция «не только не обязывает, но даже возбраняет обращать кого-либо в свою веру»[1004]. Отметим, что галахические правила обычно носили окказиональный, конкретный характер и были весьма многообразны. Расходились мнения еврейских религиозных авторитетов разных эпох и по поводу прозелитов[1005]. Произвольное отождествление властью русских сектантов-субботников, строивших свою религиозную жизнь на своеобразном прочтении Ветхого Завета, с упоминаемыми в еврейских религиозных текстах «герами» («чужаками», желавшими присоединиться к общине), позволяло обвинять евреев в распространении иудаизма среди нееврейского населения. Однако такие меры, как публичное чтение в синагогах и бейс-медрешах официального объявления еврейских депутатов о запрете на прозелитизм[1006], никоим образом не могли повлиять на распространение движения субботников. Значение же постановлений депутатов как галахических предписаний, легитимировавших правительственную политику на уровне еврейского религиозного права, также было весьма сомнительным с традиционной точки зрения[1007].