«Сыны Рахили»

20 ноября 1816 г. Диллон подал министру полиции С.К. Вязмитинову прошение о представлении ко двору. При этом он предъявил имевшуюся у него копию указа 29 июня 1814 г., которую министр полиции распорядился вернуть депутату, даже не сняв с нее копию. Но старания Диллона не увенчались успехом[820]. Осенью и зимой 1816–1817 гг. Диллон жил в Петербурге и переписывался с кагалами и отдельными богатыми евреями, например с влиятельным Зеевом Вольфом из Минска, требуя прислать денег на те расходы, на которые он осмеливался только намекать, т. е. на взятки чиновникам. Из обширной переписки, которую Диллон вел с кагалами, до нас дошло только его письмо к минскому кагалу 11 декабря 1816 г. В конце декабря Диллону удалось добиться через начальника Главного штаба П.М. Волконского приглашения на аудиенцию в Зимний дворец. В январе 1817 г. в столицу приехал Зонненберг, и к императору они отправились вместе. В своем письме минскому кагалу от 24 января 1817 г. депутаты подробно описывали свою беседу с Александром I, который пообещал запретить возводимые на евреев Царства Польского обвинения в ритуальных убийствах и приостановить действие подготовленных в Сенате ограничительных законов о евреях и выразил свое недовольство еврейской контрабандой. В заключение император объявил еврейским депутатам о своем решении передать все еврейские дела в руки одного сановника (имя А.Н. Голицына в письме не названо), а также о том, что еврейское представительство в Санкт-Петербурге должно стать постоянным.

Депутаты сообщали, что намерены отправиться к упомянутому сановнику (т. е. Голицыну), и благодарили кагал за присланные им тысячу рублей ассигнациями. Они не преминули указать своим избирателям на трудности столичной жизни, напомнить, что ради нужд всего еврейского народа оставили своих жен, детей и коммерческие предприятия[821]. Таким образом, Диллон и Зонненберг стремились оправдать перед кагалом занятие ими депутатских постов. Особую остроту ситуации придавало то, что несколькими месяцами ранее депутатам не удалось добиться своей формальной легитимации со стороны еврейского населения, и их полномочия основывались исключительно на «благоволении» императора и личных связях с высшими сановниками. Обязанные материально, но не с формальной точки зрения, кагалам и отдельным состоятельным евреям, они вынуждены преувеличивать свои заслуги, повествуя о том, как в личной беседе с императором им удалось добиться отмены уже подготовленных в Сенате грозивших евреям неисчислимыми бедствиями законов, тогда как известно, что в описываемый период законопроекты подобного содержания не рассматривались.

Депутаты использовали в своих письмах библейскую риторику. Поскольку наиболее высокий статус имели обоснования, заимствованные из Торы, Диллон в своем письме минскому кагалу намекает на известный парадигматический сюжет: «Делаю то, что делал наш древний прародитель»[822]. Это была очевидная аллюзия на эпизод из Книги Бытия: Иаков, столкнувшись в пути с воинственно настроенным Исавом, умилостивил его богатыми дарами: «И упросил его, и тот взял»[823]. Импликация этой ситуации на современную им эпоху легко реконструировалась адресатами из кагала, желавшими знать, куда были потрачены деньги, собранные ими на депутацию. Взаимодействие евреев с внешней властью издавна уподоблялось отношениям между праотцем Иаковом и его братом Исавом (согласно традиции, предком христианских народов). В том же письме присутствовали и цитаты из Книги Есфири: когда евреев в очередной раз хотели выселить из Петербурга, депутат, подобно Эстер, «не мог видеть бедствие, постигшее его народ»[824] и предпринял меры, чтобы высылка была отсрочена на неопределенное время.

Письмо Диллона и Зонненберга минскому кагалу от 24 января 1817 г. содержит своеобразный отчет о данной им императором аудиенции. Зимний дворец описан как место одновременно великолепное и ужасное. Депутаты стремились представить дело таким образом, что их личные беседы с Александром I были способны повлиять на положение всех евреев империи. Главными своими достижениями они считали свои выступления против «кровавого навета» (что было одним из главных направлений деятельности средневековых штадланов) и отмену некоего загадочного указа, якобы уже готовившегося в Сенате и грозившего российским евреям неисчислимыми бедствиями[825]. Восприятие Петербурга как города чуждого и враждебного евреям отражено и в постоянных жалобах депутатов на дороговизну и трудности пребывания в столице, в их, вероятно, не совсем искреннем стремлении оставить свои должности и вернуться домой, а также в описании контактов с различными враждебно (или дружественно) настроенными представителями власти. Вполне вероятно, что и описание столицы в этих письмах, и репрезентация депутатами своей деятельности были обусловлены не их личными взглядами и представлениями, а стремлением соответствовать культурным нормам их адресатов.