Когда пыль рассеялась, шерсть начальника поблеклаи награды больше не стреляли во все стороны колючими зайчиками. Великолепный начальник стал тусклым нищим, протащившимся без отдыха сто километров.
Единственное, что осталось от былого великолепия, — это голос.
— Овчар-ренко, — рявкнул шикарным басом До берман-Пинчер, — что здесь пр-р-роисходит?
— Я… — начал Руслан, у которого невыносимо свербило в носу, — га… он… га… га… вас… гапчхи! Он в меня вы… гапчхи!
— Рекс Буранович, это чихальная горячка! — воскликнул Шарик. — Я знаю, моя бабушка от этого умерла. Необходимо срочное лечение! — И мстительно добавил: — Каких-нибудь сорок уколов…
Услышав про уколы, Руслан так взвыл, что Доберман-Пинчер попятился и крикнул:
— Овчаренко! Немедленно в медпункт!
— Не на… гапчхи! Я не хо… гапчхи! Я не бо… гапчхи!
— Исполняйте приказание!!! — заревел начальник, тряся медалями.
И огорошенный Овчаренко поплелся через проходную. Начальник тронулся следом, но Шарик остановил его:
— Я, Рекс Бураныч, к вам… Доберман-Пинчер несколько кокетливо спросил:
— А ты, собственно, откуда меня знаешь?
— А вас, Рекс Бураныч, каждая собака знает, — с обезоруживающей улыбкой ответил Шарик. — Вон у вас заслуг-то сколько…
Начальник выпятил грудь, усеянную бесчисленными жетонами, медалями, значками, и строго сказал:
— Ну ладно, хватит! Не люблю я этого! — Потом добавил значительно потеплевшим голосом: — Ты по делу или так… полюбоваться?
— Як вам в Школу поступать пришел!
Рекс Буранович Доберман-Пинчер застыл как памятник и с высоты своего роста уставился на Шарика Наконец начальник осторожно спросил:
— Кто поступать пришел к нам?
— Я.
— Ты?!
— Я.
— Обернись, — сказал начальник. — Что ты видишь?
— Дом.
— Ближе.
— Улица.
— Еще ближе!
— А! Это мой хвост.
— Хе-хе. Это не хвост.
— Как же не хвост? — Шарик для убедительности вильнул тем, на что смотрел. — Это хвост! Ну… хвостик.
— Это кусок колючей проволоки, изжеванный голодным крокодилом! — воскликнул Доберман-Пинчер. — Это бублик, испеченный сумасшедшим пекарем, это… Это всё что угодно, только не хвост, каким должен обладать ученик нашей Школы! Одно ухо у тебя болеет столбняком, другое будет до конца твоих дней валяться в обмороке! Про твой окрас я не говорю, потому что мне от него делается дурно. Вопросы есть? Всё. Держите хвост пистолетом.
— Рекс Бураныч! — в отчаянии закричал Шарик. — Товарищ Доберман-Пинчер! У меня же есть письмо!
— Что-о?! — Шерсть на спине начальника встала дыбом. — Еще от земли не видать, а тоже норовит по знакомству… Молодежь, называется!
— Я не по знакомству — чуть не плакал Шарик, — это коллективное письмо… обо мне…
— Коллективное? — насторожился начальник.
— От коллектива жильцов! — и Шарик подал ему бумагу с кратким описанием событий во дворе дома № 1 по улице Дружбы о том, как Крот и его приспешник Крыс украли котенка Захара, о самоотверженной борьбе с похитителями, которую вел Шарик в подземелье, и, наконец, о том, что благодаря ему, Шарику, еще стоит на земле дом № 1.
— Гм, — произнес Рекс Буранович, — гм. Неплохое письмо. Письмо, прямо сказать, хорошее. Ты, видно, парень не промах. Только, брат, извини, ничего для тебя не могу сделать. Мне правила не разрешают беспородных принимать. Слушай, — оживился он, — хочешь, я тебя в цирк устрою? Там таких берут…
— Нет, — отрезал Шарик.
— На нет и суда нет. Вопросы есть? Всё. Держите хвост пистолетом. — Рекс Буранович двинулся к проходной. У двери он обернулся, еще раз посмотрел на Шарика, зажмурился и сказал: — Ой, ну и бывает же…
Прыжок в пропасть
И Шарик затосковал. Тоска его была возвышенной, потому что тосковал он на крыше дома № 1. Сыщик решил удалиться от дел земных и остаток жизни провести здесь, наедине с небом.
Сначала тосковать было интересно.
Шарик соорудил себе жилье: притащил со двора огромный зонт, непонятно почему выброшенный Иваном Ивановичем Слоном, — зонт был еще хоть куда, только не закрывался. Ручку его Шарик воткнул в отверстие вентиляционной шахты, и получился навес, который, несомненно, выдержал бы не только градобитие, но и падение средних размеров метеорита.
Потом Шарик исследовал крышу, огромную, как футбольное поле, приладил к телевизионной антенне качели из куска проволоки и качался, гордый и одинокий, пока не замутило. Потом сам с собой играл в крестики-нолики и сыграл шестьсот тридцать два раза! Это, конечно, был мировой рекорд, но кто его мог оценить? Потом читал газету, потом долго смотрел вниз, где бежали маленькие автомобильчики, прыгали, ползали, летали и били хвостами суетливые горожане…