Сыщик Мартин Хьюитт

После всего произошедшего первым импульсом Хьюитта было сейчас же убраться оттуда подальше. Но, тем не менее, интерес к этому делу не убавился, и детектив был настроен как минимум осмотреть комнаты убитого, к чему тотчас же и приступил. По одну сторону от коридора располагалась ванная, оборудованная полноценной купальней, которую Хьюитт изучил особенно внимательно. Затем он позвал ключницу и попросил рассказать об одежде и постельном белье Рамо. Ключница не имела никакого представления о количестве этих вещей. Как и все чернокожие, он любил покрасоваться, поэтому постоянно покупал себе новую одежду, которая действительно устилала собой каждый уголок спальни. Однако когда Хьюитт начал расспрашивать про каждую вещь в отдельности, ключница вспомнила про тяжелое черное пальто, которое Рамо надевал очень редко — только в самую холодную погоду.

— После того, как обнаружили тело, — спросил Хьюитт, — в доме не находился никто посторонний? И если да, то нес ли он с собой что-нибудь?

— Нет, сэр, — ответила ключница. — Насчет этого всех особенно допрашивали. Конечно, после того, как мы узнали, что тело пропало, никто никого не видел, иначе его бы остановили. Но привратник с уверенностью говорит, что примерно за полчаса до этого момента (как раз то время, когда горничная увидела тело и упала в обморок) никто из незнакомцев не заходил в этот дом.

В этот момент в комнате появился клерк из офиса хозяина дома с запиской для Неттингса.

— Ага, — сказал инспектор Хьюитту, — наконец-то они нашли образец почерка Гужона, — можете взглянуть. Мне он не нужен — я не графолог, да и в любом случае это дело для меня ясно, как Божий день.

Хьюитт взял в руки записку.

— Это, — сказал он, — совсем не тот почерк, что мы видели. Записка красными чернилами о мстителе черепахи написана грубыми, большими и неуклюжими буквами, будто ее автор впервые в жизни держит перо. А вот эта бумага исписана маленькими и аккуратными буквами, разве что немного неравномерными, — вероятно, результат травмы руки.

— Это ничего не значит, — настаивал Неттингс. — Улики из исписанных вручную бумаг, как правило, совершенно бесполезны. Что может быть проще, чем исказить или скопировать почерк. К тому же, если Гужон такой прекрасный каллиграф, то изменить стиль написания для него проще простого. Теперь сами скажите, разве может такая мелочь, как почерк, перекрыть собой «мстителя черепахи» — практически, письменное признание, — не говоря уже о ноже и словах, которые француз сказал горничной перед уходом?

— Ну, — сказал Хьюитт, — возможно, нет. Поглядим. А пока, — продолжил он, обращаясь к клерку домовладельца, — не будете ли вы так добры ответить мне на несколько вопросов. Во-первых, расскажите мне о характере Гужона.

— Насколько мне известно, у него превосходный характер. К нам ни разу не поступило ни одной жалобы на него, за исключением мелких неприятностей из-за невнимательности — оставлял, бывало, угольную пыль на лестнице, в которой пачкались жильцы, терял лопаты, и все в этом духе. Он определенно был немного рассеянным, но, насколько могу судить, весьма достойным человеком. Никто и никогда бы не подумал, что он может совершить убийство из-за черепахи, пусть он и был к ней очень привязан.

— Черепаха сейчас мертва, я правильно понимаю?

— Да.

— В этом доме есть лифт?

— Только для мешков с углем и тяжелых посылок. Гужон периодически им пользовался, когда таскал вещи по работе. Лифт спускается до цокольного этажа.

— А под домом хранится уголь?

— Нет. Хранилище для всей линии находится под двумя соседними домами — цокольные этажи сообщаются друг с другом.

— Вам известно другое имя Рамо?

— Он подписывал договор аренды именем Сезар Рамо.

— Он когда-либо упоминал о своих родственниках?

— Нет. Однажды, напившись, он бормотал что-то, но, конечно же, все это была полная чушь. Кто-то сказал ему вести себя потише — это был поистине зверский арендатор, — и Рамо ответил, что в этом доме лучший — он, а его брат — премьер министр, — и так далее. Просто пьяные речи! Никогда не слышал ничего внятного о его родственниках. О его связях совершенно ничего не известно. К нам он попал по совету банкира.

— Благодарю. Думаю, это все, что я хотел спросить. А вы примите к сведению, — продолжил Хьюитт, обращаясь к Неттингсу, — что все чернила в этих комнатах сиреневые и ароматные, а вся бумага — крашеная и так же с ароматом, да ещё и с монограммой — сразу видно, что здесь живет негр при деньгах. А записка, прикреплённая к груди Рамо, написана красными чернилами на каком-то засаленном обрывке бумаги, следовательно, ее сделали где-то в другом месте и принесли сюда. Вывод: все это было спланировано заранее.

— Да, да. Но вы хоть на дюйм приблизились к правде с этими своими спекуляциями? Неужели вам известно обо всем больше, чем мне?

— Возможно, нет, — ответил Хьюитт. — Я не заявляю во всеуслышание о том, что знаю, кто приступник. Это делаете вы. В настоящий момент в этом я вам уступаю. Но вы не предложили ни одной теории о том, кто вынес тело Рамо, — а вот это уже мне, пожалуй, известно.

— Ну и кто же?