Сыщик Путилин

Роковая любовь

Тихая весенняя ночь спустилась над заповедным замоскворецким царством и над домом миллионера-суконника. Но не всем эта благодатная ночь принесла на своих крыльях желанный отдых, покой. В небольшой горенке, убранной более чем скромно-незатейливо, кроткий свет лампады бросал отблеск на некрасивую, угловатую фигуру девушки. Она, словно пойманная и запертая в клетку птица, рвалась и металась в этой комнатушке-конуре. Несколько раз она бросалась на колени перед иконой и, заломив в отчаянии руки, тихо шептала слова жаркой, искренней молитвы:

— Прости… Смилуйся, Владычица…

Потом, словно не в силах молиться, она порывисто вскакивала и, бесшумно подкравшись к двери, прислушивалась к чему-то с болезненной страстью. Каким испепеляющим огнем жгучего ожидания горели ее большие глаза, как бурно вздымалась ее некрасивая грудь!

— Господи, кажется, идет?!. Да-да, скрип…

Кто-то действительно тихо, крадучись пробирался по закоулкам охромеевского дома к горенке сиротки Глаши, и вскоре мужская фигура предстала перед ней на пороге. Девушка так и рванулась к пришельцу.

— Ты?! Вася, милый мой…

И вот в воздухе уже взметнулись белые худые руки и обвились вокруг мужской шеи.

— Пусти, надоедливая. Эк ведь тебя схватывает!.. — раздался злобно-насмешливый голос.

— Вася! Васенька мой… — забилась на груди вошедшего девушка.

— «Вася! Вася!» — передразнил ее красавец парень. — И где только стыд-то твой бабий?.. Говорил же тебе: обождать теперь надо свиданьица устраивать, потому что опасно теперь, аккуратность всяческую соблюдать требуется. Ну, говори, зачем звала, что важное передать хотела?..

— Не сердись, голубь ты мой! Ты видел этого противного старика, что у нас загостил?

— Сама знаешь, видел… — угрюмо ответил Вася. — Дальше что?

— А то, что страшен он мне очень… подозрительный какой-то… Сегодня о полотенце говорил.

— О каком? — привстал с края кровати разудалый купеческий молодец.

— Ну, о том… знаешь…

Вася схватил девушку за руку:

— И ты… молчала до сей поры? Ты не предупредила? И ты еще сюда, к себе меня заманила?!

Злоба и страх заплескались в голосе парня.

— Затем зазвала, чтобы сказать тебе: бежим! Васенька, бежим!

Тихий смех, полный бешенства, прозвучал в горенке сиротки.

— Бежим, говоришь? Так… умно придумала… И с тобой, конечно, вместе?

— А то как же? Или меня оставить хочешь? Так ты… того, Вася, не забывай все же, что вместе дела делали, вместе и ответ, участь разделять. Понял ты?

— Как не понять? Понял! — злобно усмехнулся тот.

— Тебя ради, ради любви моей к тебе пошла я на это страшное дело. Неужто ты думаешь, что зазря я душу свою загубила? Великий грех связал нас теперь на всю, всю жизнь, Васенька… Ну, не гляди на меня так страшно. Бежим, Вася! Повенчаемся, а там, опосля, камни-то сбудем, лихо заживем.

— А ты… ты подумала, постылая, что бегством сами себя выдадим?

— Постылая?! — вырвалось стоном из груди Глаши.

— Да, да, постылая! — исступленно ответил ей в тон парень. — Побаловался с тобой, а ты как пиявка присосалась ко мне… Слышь, не люблю я тебя, противна ты мне! Освободи ты меня от себя!

— Никогда! Лучше убью тебя, лучше руки наложу на себя…

— Ру-ки на-ло-жишь на себя? — вдруг задумчиво, с расстановкой произнес Вася.

Какая-то глубокая борьба происходила в нем. Он опять встал и подошел к Глаше. Обняв ее сильной рукой, низко склонившись к ней своим вызывающе красивым лицом, он глухо зашептал:

— Слушай. Последнее предлагаю тебе: я уеду на побывку в деревню, ты останешься здесь… Я месяца через два выпишу тебя… тогда мы окрутимся. Идет, Глаша?

— Нет, нипочем на это не согласна. Ты — знаю я тебя! — вор-парень. Сам говоришь, постыла я тебе. Обманешь! Убежишь, а там ищи ветра в поле. Ловкий ты, Васенька! Ха-ха-ха!.. Прости меня! Либо сейчас бежим вместе, либо…

— Либо что? — свистящим шепотом спросил охромеевский молодчик.

— Либо хоть на каторгу, хоть в петлю — все едино!

— На каторгу? Ну нет, змея постылая, на каторгу я не хочу… А вот в петлю… тебя можно!

— Что ты?! Пус… пусти! Пом… помо… помогите!.. — тотчас вырвался жалобный крик некрасивой девушки. Вырвался — и замер, потонул в горенке.

Одной рукой зажимая рот Глаше, другой парень схватил полотенце и стал обматывать его вокруг ее шеи.

— Стой… стой… Шалишь, не вывернешься, змея! Да не кусайся, дьявол, не выпущу! Руки на себя наложить захотела? Ну, вот и наложишь, на этом вот крюке покачаешься… Добром не хотела — околевай, постылая… — хрипел он, затягивая полотенце мертвым узлом.

— Не тем полотенцем, негодяй, душишь, этим вот надо! — раздался в горенке сиротки громовой голос Путилина.

Он выскочил из-под кровати и, зная лихость преступного молодчика, с револьвером в руке бросился на него. Тот в ужасе и панике выпустил девушку из своих крепких объятий, отшатнулся, застыл, замер.

— Попался! — бешеным воплем вырвалось у него.

Одной рукой Путилин угрожал «Васеньке» револьвером, другой — распустил полотенце на шее несчастной соучастницы преступления.