Сыщики 45-го

– Да, безусловно, – согласился Шабалин. – Машенька Полевая – моя единственная уцелевшая родственница – родная племянница. Хотя знаете… – замялся Шабалин, – мы стараемся не афишировать наше родство. Она мне как дочь, я несу за Машеньку персональную ответственность. Она замечательный добрый человек, ее отец – профессор на кафедре истории – погиб во время артналета на Москву в октябре 41-го. До 43-го года мы жили в столице. Сначала занимались эвакуацией Третьяковской галереи. Экспонаты шли тремя очередями – в Новосибирск, в город Молотов, потом опять в Новосибирск. Тяжелейшая работа, ведь каждую картину надо накатать на вал, заключить в металлическую оболочку, запаять, уложить в ящики с хорошей изоляцией… Мы сопровождали почти все эшелоны, работали в новосибирских хранилищах в здании недостроенного Оперного театра. Это адский труд – поддерживать произведения искусства в надлежащем состоянии… В сентябре 44-го, после постановления Совнаркома, стали вывозить все ценности обратно, но это уже без нас – мы с Машей уехали на Смоленщину восстанавливать местную культурную жизнь, так сказать…

– Все понятно, Григорий Иванович. Вы не заметили вчера ничего подозрительного? Может, появлялись странные посетители?

– Да нет же, ничего необычного. – Директор недоуменно развел руками. – Заурядный рабочий день. С Машей пытался заигрывать один посетитель – военный, с погонами, кажется, капитана, – Шабалин улыбнулся. – Но Маша не поддалась, она у нас девушка серьезная и ответственная, ничего подобного в рабочее время не допускает. И в другое время тоже, – зачем-то добавил Шабалин.

– Я могу поговорить с сотрудниками?

– Конечно, почему же нет? Сегодня музей, к сожалению, закрыт… по понятной причине, и им не нужно отвлекаться на посетителей.

Черкасов задумчиво разглядывал пустую раму в выставочном зале. Люди его группы давно разошлись. Петрова он отправил к сторожу – осмотреть жилплощадь и расспросить соседей. Конышев опрашивал сотрудников и заполнял протокол. Остальные прочесывали окрестные здания, беседовали с жильцами – те могли под утро что-то видеть или слышать.

Санитары унесли тело. Отчитался криминалист: на раме нет отпечатков пальцев – вообще никаких. И было бы странно, появись они там. Вырезали картину перочинным ножом – лезвие могло быть острым, но структура полотна такова, что крошится под нажимом и топорщится бахромой.

– Знаете, я вас не сразу узнала, – прозвучал за спиной виноватый голос, – такая нервотрепка, в голове все смешалось, я просто не смотрела на лица…

Он повернулся. Девушка стояла с понурым видом и тоже смотрела на пустую раму. У нее было грустное и усталое лицо.

– Мы встречаемся с вами второй раз, и опять при каких-то кошмарных обстоятельствах… В прошлый раз я страшно перепугалась: меня толкнул какой-то вокзальный невежда, я уронила сверток с ценными набросками, а вы так смело бросились за ним под колеса локомотива…

– Но успел же? – Алексей улыбнулся, протянул руку. – Вы Маша?

– Да, я Маша. – Она отозвалась на рукопожатие, ее ладошка была сухой и мягкой. – Извините, что убежала в тот раз, даже не представилась. Потом стыдно было…

– Принимается. И что, в вашем свертке были очень ценные наброски?

– Да, я ездила в Смоленский музей – Григорий Иванович выписал двухдневную командировку. Нашему музею передали эстампы, этюды и наброски – все относится ко второй половине XIX века. В основном это незнакомые широкой публике мастера – Шаганов, Верещеев, Крейзер… Двое – разорившиеся дворяне, третий – обедневший помещик. Но все равно это же наша история, наша культура, мы обязаны ее знать и помнить, тем более что Верещеев – хороший портретист, остальным удавались пейзажи… А похищенную картину мы хотели оформлять на реставрацию, – Маша вздохнула, она продолжала гипнотизировать раму. – Полотно до 44-го года хранилось в плохих условиях, стали появляться кракелюры… Вы знаете, что такое кракелюры?

– Объясните – буду знать.

– Это трещинки в слое краски или лака. Бывают такие, что увидишь только через лупу, а бывают крупные, сетчатые, покрывают все полотно. Их удаляют специалисты в реставрационных мастерских. Но надо много денег, все непросто, не то сейчас время…

– Пусть будут, – улыбнулся Алексей. – Эти трещины придают дух старины.

– Да какая там старина, – отмахнулась девушка. – Картина написана двадцать лет назад, она просто разрушается. А сейчас она вообще непонятно где… Это ужасно, – выдохнула Маша. – Человека убили из-за одной картины… Что происходит в мире, Алексей? Еще вчера я видела живого Валентина Петровича, он пришел на работу, шутил – мол, сейчас пирожок съем и до утра спать завалюсь. Он любил так балагурить, но мы ни разу его спящим не ловили.

– Вы живете в Уварове?

– Да, на Конармейской улице. Здание барачного типа с отдельными квартирами – оно на балансе райкома. Товарищ Нестеренко оказывает содействие Григорию Ивановичу. Он очень хороший и глубоко несчастный человек, потерял всю семью, осталась только я.

– И теперь он вас никуда не отпускает от себя?

Девушка покраснела.

– Ну, отчего же… Вот в Смоленск ездила…