Сжигая запреты (СИ)

– Ну-ну… – давится Тёмыч дальше. Но не голимая насмешка это. Чувствую, что куражится со мной. – Бывает такое.

– Блядь… Веришь? – всасываю новую тягу никотина. Так же быстро выдыхаю. Смотрю на Чару серьезно, но сдержать то, как колотит на подъеме, неспособен: – Я для них все сделаю. Вообще все! Веришь?

Чарушин прищуривается. Окидывает меня очередным внимательным взглядом и едва заметно кивает.

– Вполне.

Когда алкоголь отбирает возможность изъясняться, мы, конечно, упорствует. Но все равно наступает момент, когда ни одного внятного звука выдать не получается.

Так на террасе и вырубаемся.

Слышу сквозь сон Маринкино ворчание. Чувствую, как укрывает пледом. Ощущаю и раздаю счастье.

– Спи уже, Бог… Я все равно ничего не понимаю…

– Кажется, он говорит, что любит тебя… – долетает как далекий звон тихий Лизкин голос. – Вот… Слышишь?.. Тёма, походу, согласен…

Смех. Много красивых и родных звуков.

Вокруг меня мир вращается.

Кружит. Виражит. Укачивает.

Губы, запах, дыхание – Маринка прижимается.

– Сладких снов, Данечка. Я тебя тоже очень сильно люблю.

39

Обнимать тебя хорошо…

– Даня… – шепчу, не открывая глаз.

– Я, – выдыхает глухо мне в шею.

Целует, влажно и громко всасывая кожу. Ладонями мягко грудь сжимает. Членом толкается мне в промежность.

Отлепив поясницу от матраса, выгибаюсь навстречу, хотя еще толком не понимаю: сон это или все же реальность.

Пробегаюсь пальцами по горячей и упругой коже Шатохина.

– Мокрый… – бормочу, собирая подушечками крупные капли воды.

– Из душа… – коротко поясняет Даня между поцелуями. – Прости… И за бухич ночной тоже прости.

Скользнув пальцами ему на затылок, тихонько смеюсь.

– Это было забавно.

Запах алкоголя, конечно, присутствует и сейчас. Но меня это не отталкивает. Ведь помимо него мой Шатохин пахнет чистотой, зубной пастой, гелем для душа и собой. А еще – теплом. Да, тепло имеет свой аромат. Я узнала это с Даней.

– Мне так хорошо… – делясь своими ощущениями, ежусь от дрожи удовольствия, которая незамедлительно пробегает через все тело. – Очень хорошо.

– Я еще ничего не сделал.

– Обнимать тебя хорошо… – лаская его плечи ладонями, пытаюсь прижать к себе покрепче. – Хорошо, Дань…

Он издает какой-то звук: то ли короткий стон, то ли просто вздох.

– Маринка… Мне с тобой так охуенно… – покрывает быстрыми поцелуями подбородок, губы и щеки. – Я тебя хочу.

Демонстрируя это, снова толкается мне между ног. Да так, что я вскрикиваю и рассыпаюсь дрожью.

– Дверь…

– Закрыл.

Едва он это говорит, словно одержимые сливаемся в самом сумасшедшем поцелуе, который у нас когда-либо был. Все чувства, всю свою природную страстность, все ресурсы и дыхание друг другу передаем.

Внутри меня все кувырком летит. Внешнюю же оболочку то будто на километры в объемах раздувает, то сжимает до таких крошечных размеров, что я едва не исчезаю.

Я так сильно люблю, что кажется, эта любовь попросту разорвет меня на куски. Потому и Дане я сейчас не просто ее отдаю, а буквально обрушиваю на него.

– Ох, писюха… Как ты горишь… Моя… Моя… – шепчет он, выдавая те сексуальные звуки, которые я так обожаю.

Заполняет. Покоряет. Подчиняет.

Жадно трахает. Сладко-сладко любит. Доводит до беспамятства.

Когда я кончаю, ему приходится затыкать мне рот ладонью. Я ее кусаю с той же силой, что меня разрывает. Он стонет и сливает в меня свое удовольствие.

После, когда дыхание выравнивается, чем-то странным занимаемся. Заставив меня прижать колени к груди, Даня замирает между моих раздвинутых ног. Настолько близко, что я ощущаю его дыхание на своей киске.

Он не прикасается. Вообще ничего не делает. Только пялится.

– Из тебя вытекает…

– Мм-м… Да…

– Мне нравится твоя писюха… Пиздец как нравится…

– Я заметила, Дань, – невольно смеюсь, но нотки хриплые, потому что он меня не только смущает, но и возбуждает.

– Я хочу еще…

– Давай…

Но на второй заход пойти нам не удается. Только Шатохин начинает меня целовать, в дверь стучат.

– Завтрак, молодежь, – доносится из коридора мамин голос.

– Черт… – выдыхаю.

И следом за Даней поднимаюсь. Ни он, ни я даже мысли не допускаем, чтобы не пойти или опоздать. У Чарушиных подобное недопустимо. И не потому, что кто-то кого-то обругает. Так у нас выражается любовь и уважение друг к другу.

Завтрак проходит на позитивной волне. Лучше, чем вчерашний ужин, потому что спадают остатки неловкости. Сегодня, несмотря на головную боль, улыбается даже брат. Серьезных тем не поднимаем, но зато успеваем насмеяться.

А потом… Приходит час расплаты. Иначе сейчас появление Никиты Ороса назвать трудно.

Как я не прошу Даню дать мне поговорить с парнем наедине, он меня не желает слушать. Неотступно следует за мной, пока я иду в папин кабинет. А в конце коридора и вовсе обгоняет, входит в помещение и вдруг захлопывает передо мной дверь.

Скрежет ключа. И тишина.

Я в растерянности секунды три не двигаюсь. Тупо таращусь на темное деревянное полотно.

– Ну, Данечка… – пыхчу себе под нос, когда первая оторопь проходит.

Но не валить же в дверь кулаками? Как это будет выглядеть по отношению к Шатохину? Я не хочу делать из него дурака.