Т. 2. Ересиарх и К°. Убиенный поэт

В ней я увидел мужчину с моложавым лицом (хотя ему было в ту пору под шестьдесят пять), в костюме французского вельможи времен царствования Людовика XVI. Волосы, заплетенные в косицу а-ля Панург, были густо напудрены и напомажены. Вышивка на камзоле, как я догадался впоследствии, изображала сцены из оперы «Ричард Львиное Сердце»^{193}, а стеклянные пуговицы диаметром в два дюйма заключали в себе миниатюрные портреты двенадцати цезарей.

По всему залу из стен торчали громадные медные рупоры.

С пресыщенным выражением лица сей любопытный персонаж, чей исторический облик откровенно не вписывался в сверкавшую металлом сверхсовременную обстановку зала, сидел перед клавиатурой и нажимал пальцем на клавишу, меж тем как из одного рупора раздавался странный шум, смысла которого я поначалу не мог понять.

Какое-то время незнакомец сидел неподвижно, внимательно вслушиваясь в эти звуки. Вдруг он вскочил, выбросил правую руку вперед, левую прижал к груди и с этим несколько женским театральным жестом возгласил, вторя льющимся из рупора звукам:

— Царство отшельников! О, Страна утренней свежести! Над тобой едва занялась заря, а в твоих монастырях уже возносятся молитвы, звуки которых доносит до моего слуха этот чуткий аппарат. Я слышу, как шуршат бедняцкие халаты из промасленной бумаги, слышу, как звенит подаяние, что сыплется дождем в клубящуюся толпу нищих. Слышу и тебя, бронзовый колокол Сеула. Голос твой звучит как плач ребенка. Слышу, как движется траурный кортеж, следуя за своим прекрасным господином — Ян Баном, величественно восседающим в седле. Если когда-нибудь я снова облачусь в поблекший пурпур, который подобает лишь мне одному, Королю-Луне, то отправлюсь полюбоваться твоими красотами, насладиться твоим дивным климатом.

Внимая речам этого человека, в котором сразу же узнал короля Людвига II Баварского, я убедился в правоте баварцев, наивно веривших, что их несчастный и безумный король вовсе не утонул в темных водах Штарнбергского озера. Но далекие звуки, доносившиеся из печального царства отшельников, так поразили мое воображение, что я невольно поддался очарованию этого края белых одежд и, вслушиваясь в неясные ропоты рассвета, различал в нем множество звуков: мне казалось, я слышу, как прачки безостановочно стирают и полощут девственно незапятнанное белье, слышу непрестанный стук вальков, заменяющих им утюг, которым они разглаживают белоснежные платья и халаты, точно отстирывают и выглаживают саму белую зарю.

Затем августейший лжеутопленник Штарнбергского озера нажал на другую клавишу и пробормотал несколько слов, из которых я понял, что донесшиеся до нас новые звуки воспроизводят блаженную атмосферу раннего утра в Японии.

Усовершенствованные микрофоны, которые король имел в своем распоряжении, были настроены таким образом, что доносили в это подземелье самые дальние отголоски земной жизни. Каждая клавиша включала микрофон, находящийся на том или ином расстоянии. Сейчас мы слышали звуки, присущие японскому пейзажу. Деревья шумели под ветром, мы находились в какой-то деревне: я слышал смех служанок, рубанок столяра, журчанье ледяных струй водопада.

Следующая клавиша — и мы перенеслись в разгар наступившего утра: король приветствовал социалистический труд Новой Зеландии, и я слышал шипение гейзеров, изрыгавших струи кипящей воды.

Затем прекрасное утро продолжилось на Таити. Вот мы на рынке Папаете, где бродят сладострастные вахины этой Новой Киферы, мы слышим их прелестные голоса, произносящие слова на гортанном языке, так похожем на древнегреческий; слышим и голоса китайцев, торгующих чаем, кофе, маслом и сладкими пирожками; звуки аккордеонов и гимбард…

А теперь мы в Америке: прерия без конца и края, город, должно быть, выросший вокруг железнодорожной станции, и мы с королем слышим гудок отходящего поезда.

Чудовищный грохот улицы, трамваи, заводы — похоже, мы в Чикаго в полуденный час.

А вот и Нью-Йорк, где на Гудзоне поют корабли.

Жаркие молитвы возносятся перед распятием в Мехико.

Четыре часа. В Рио-де-Жанейро проходит карнавальное шествие. Каучуковые шарики, запущенные ловкой рукой, шлепаются о лица, точь-в-точь как мавританская алькансия, и разбрызгивают благовонную воду — шлеп, шлеп! — смех, восклицания.

В городе Сен-Пьер на Мартинике уже шесть вечера; люди в масках идут, напевая, в танцевальные залы, разукрашенные гирляндами красных цветов, что называются «китайский огонек». Доносится песня:

Са qui pas connaitre
Belo chabin che,
Ca qui pas connaitre
Robelo chabin[28]

.

Семь часов, Париж, узнаю пронзительный голос г-на Эрн. ста Л.Ж.н.с.^{194} — микрофон, как бы случайно, привел нас в кафе на Больших бульварах.

Колокольный звон созывает на молитву в Мюнстерский собор в Бонне, по Рейну плывет, направляясь в Кобленц, судно, а на палубе поет смешанный хор.

Затем Италия, окрестности Неаполя. Звездной ночью извозчики играют в морру.