т.2. Проза и драматургия

— Случайно, товарищ младший сержант.

— Ну вот мне случайно не попала за пазуху комедия. Правильно? Два наряда вне очереди!

Вовик с болезненным состраданием посмотрел на Чернышевского. Оба были одинакового роста, что само по себе уже было смешно.

— Я говорю, — повторил младший сержант Чернышевский, — два наряда вне очереди!

Вместо того чтобы сказать по-уставному — «Слушаюсь, два наряда вне очереди», Вовик вдруг поднял вверх обе руки. В одной он держал семизарядный карабин Симонова, в другой книгу Теодора Драйзера «Американская трагедия».

— «Любите книгу, — горестно сказал Вовик, — источник знания!» Алексей Максимович Горький.

Некоторые солдаты из слабонервных просто попадали на снег, а младший сержант Чернышевский вытаращил и без того вытаращенные глаза и стал кричать:

— Ты, Красовский, Горьким не прикрывайся! Горький на строевую подготовку за пазуху книжки не запихивал. У него было так: строевая так строевая, а читать так читать. В личное время, конечно.

— Да Горький и в армии-то никогда не служил! — ошалело сказал Вовик.

— Горький? — возмутился Чернышевский, словно он только что сдал Алексею Максимовичу дежурство по роте. — Еще как служил! Эх ты, с верхним образованием, а азов не знаешь!

Младший сержант Чернышевский рассмеялся, подергивая большой молоткообразной головой. Все это можно было принять за шутку, если бы это не было так серьезно. Я разозлился.

— Товарищ младший сержант Добролюбов, — сказал я, — то есть Чернышевский… Петрашевский, то есть Горький, в армии не служил!

Ну, шутка, конечно, третьего разряда. А что? Я просто хотел сказать этому Маленькому Муку, что нас — двое. Двое, и все. Каким бы остолопом ни был мой друг, смеяться над ним можно, а вот издеваться будет трудно. Потому что нас двое.

Не знаю, как насчет Горького, но относительно этой пары — Чернышевский — Добролюбов — младший сержант Чернышевский был, кажется, в курсе. Он немедленно переключился на меня, в результате чего мы с Вовиком и чистим от снега двор в «личное время», в то самое время, когда солдаты пишут письма, въяриваютв три гармошки в казарме, а Горький «читал так читал»! А мы чистим снег.

—  Прем рогом? — кричит нам с того конца двора Сеня Вайнер.

— Прем!

Не нравится нам в армии. Мы двигаем оригинальную двойную лопату и разрабатываем различные планы. У Вовика вот какая созрела идея: закрыть на все глаза и три года перетерпеть. Между прочим, можно податься в писаря, в штаб дивизии, нам дважды, как с высшим образованием, предлагали. Обмундирование новое, всегда при тепле живешь, власть большая дана писарям. И работа чистая. Но Вовик сказал — «служить бы рад…», и на этом вопрос был закрыт. Мы станем классными радистами. Мы будем, как Леша Винокуров или Башарин — вольные сыны эфира. Мы будем после дежурств приходить в роту, как усталые корабли приходят в порт. «Прохождение сегодня так себе…» — значительно будем говорить мы, и все другие товарищи будут понимающе кивать головами. Да, с прохождением радиоволн на севере тяжеловато. Но не такие радисты Рыбин с Красовским, чтобы у них не было связи. Вот так. А то будем мы подходить к дневальному, с невинным видом по-дружески спрашивать — слушай, где-то тут у тебя в тумбочке была баночка с модуляцией. И он, салага, зелень, будет открывать тумбочку и под общий хохот роты искать там эту самую баночку.

Но этот проект что-то мало сбывается. Пока что мы «прем рогом» из-за Горького, Чернышевского, Добролюбова и других демократов. Поэтому выдвигаются другие основополагающие идеи. Например, рубануть по левойноге топором, якобы случайно, при работе на лесобирже, и охромеешь. Охромеешь — из армии комиссуют. И мы дома. А?.. Нет, сразу оба случайнорубают по ногам — это подозрительно. Лучше так: один рубанет себе по ноге, а другой станет курить чай, и в легких мгновенно появятся затемнения. Очаги. Говорят, что это старый способ. Ну, то, что мы останемся калеками, нам и в голову не приходит. Заживет! Да… Не нравится нам тут. Может, поднажать через родителей? У Вовика отца как-никак прокляла католическая церковь. Не каждый день бывает. А что может сделать Вовикин папа? Написать письмо министру обороны? Так, мол, и так, меня католическая церковь прокляла, а младший сержант Чернышевский (не тот Чернышевский, который писатель, а совершенно другой) из-за А. М. Горького и Н. Г. Чернышевского (того самого, помните — «четвертый сон Веры Павловны») объявил Вовику два наряда вне очереди совершенно несправедливо!.. Да. Не пойдет. Надо выкручиваться самим. Может, прикинуться дурачками, психами? Я не я, и хата не моя! Какой Горький? Никакого Горького не знаю. Читать так читать! Писать так писать! А вы знаете, что у алжирского бея… ну, можно чего-нибудь придумать. Вовик бросается на снег, катается там, дергается, показывая, как нужно изображать шизоида. Он поднимается — глаза смотрят внутрь души, по подбородку течет слюна, руки дрожат, щека дергается.

— Ну как? — взволнованно спрашивает он.

— Похоже.