т.2. Проза и драматургия

— Жаль, чернил при себе нет. Если б вылить на голову чернила — было бы достоверней. Чернила вылить, а потом клеем канцелярским все бы залить. Любой бы врач поверил. Это я тебе говорю как актер.

А может, пока присягу не приняли, просто вскочить на поезд и драпануть? А?

К нам подходит Сеня Вайнер. Тоже два наряда за пререкания. Сеня — металлург с Урала, парень огромного роста и страшной силы. Как веточку, поднимал он батальонскую штангу, кидал ее на землю при общем восхищении.

— А если б баб не знал, еще сильнее был бы, — говорил он при этом.

Делал он и такие номера: ложился на койку, и каждый, кто хотел, мог прикладом карабина со всего маху дать Сене в живот. Карабин, как от доски, отскакивал. И Сене хоть бы что. Только не в ребра, не в ребра, а пониже, в пузо!

— Ну что, — говорит Вайнер, — может, сгребем все в одну кучу? Чтобы работа была видна.

— Давай.

Мы наваливаемся на лопаты. Завтра в части большой день, и весь плац должен быть чистым от снега. Завтра все мы, приехавшие в пульманах в этот северный город, принимаем присягу.

* * *

— Значит, понятно всем? По воротам, что выходят на болото, не стрелять. А то каждую весну приходится менять эти ворота — за зиму простреленные все бывают. В дырах. Ветер скрипит воротами, часовому кажется, что нарушение. Учтите. Если, конечно, увидите, что человек лезет, то действуйте по уставу… Поздравляю вас как молодых солдат, только что принявших присягу, с заступлением в первый караул. Сержант Винокуров, командуйте!

Караул. Мы с Вовиком стоим в строю на специально отгороженном кирпичиками месте, где происходит развод караула. У нас в подсумках тяжелеют рожки с патронами. По тридцать патронов в каждом рожке. По тридцать уничтоженных врагов. Целая рота убитых врагов лежит в подсумке. Прямо над головами, над ледяными дулами наших автоматов, из которых мы стреляли всего по одному разу, висит красный столб северного сияния.

Наша часть располагается с самого края дивизии. За воротами возле дровяного склада — снега, снега, редкие елки, потом сопки. Заполярье. И мы его караулим. Лично я и лично Вовик. Вот так. В мои владения входят огромный, только что построенный деревянный гараж (парк боевых машин), казарма, радиомастерские, небольшой склад горючего, каптерки. Наша смена с Вовиком — третья. Самая ночь.

В караулке пахнет борщом, ружейным маслом, газетами. Вчерашний караул — телеграфная рота — с удовольствием уступает нам два войлочных топчана, на которых нам спать четыре раза по два часа (восемь часов на посту, а восемь часов не спать — бодрствующаясмена), сдает документацию, посуду по описи, инвентарь и — домой. Первые два часа мы должны с Вовиком бодрствовать, потом два часа спать, потом на пост. Вовик тут же садится писать письмо. На маленьком столе, где Вайнер с Прижилевским уселись за шахматами, это не так-то просто. Вовик заслоняет текст письма рукой, чтобы никто не мог прочесть заветных слов: «Дорогая моя, любимая Светуха!» Он отключен ото всего и, по-моему, самые ласковые эпитеты черпает, глядя на выразительный плакат «Будь бдителен!», на котором пограничник хватает за шиворот шпиона в темных очках. Мой трогательный Вовик! Иногда я его ловлю на том, что он вслух, правда, тихо, разговаривает со своей Светухой, что-то шепчет ей и улыбается ее ответам…

Через полчаса в караулку приходит дежурный по части лейтенант Слесарь, и тут выясняется, что у Миши Дербина автомат стоит на боевом взводе. Сержант Винокуров морщится — это его недосмотр, по крайней мере по отношению к молодому солдату. Слесарь объясняет Мише неправильность его действий таким путем:

— Ну вот, Дербин, если, предположим, мужчина — ну вот мы с тобой — будет… как бы тебе сказать (он мелко смеется, по-кошачьи щурясь на Дербина)… будет в напряжении в течение пяти лет, допустим. Так? Ты понимаешь, о чемя говорю?

— Так точно, — гаркает Дербин. Он весь в жутком напряжении — первый караул, проступок со взведенным курком, оружие. Миша прибыл в часть из дремучих вологодских лесов. Имеет четыре класса, паровозного крика боялся, когда в армию везли.

— Ну вот, — тихо говорит Слесарь, — тогда после этого мужчина уже с женщиной ничего сделать не сможет. Усек? Вот так и автомат. Пружина у него снашивается.

До Дербина наконец дошло. Он хохочет, радостно поглядывая на всех нас. Винокуров тактично поджал губы. Вовик выныривает из глубин своих любовных диалогов, ошалело смотрит на Слесаря. Никто не смеется.

— Пример, конечно, солдатский, — говорит Слесарь, — но зато доходчивый.

Эта фраза звучит как оправдание.