т.2. Проза и драматургия

Все, оказывается, грохочет вокруг, от грохота трясется весь класс, вся казарма, подпрыгивает на крашеном столе огрызок карандаша. Над нами летят самолеты. Этого не может быть! У нас в дивизии их просто нет!

— Что за черт? — кричит Вовик.

— А кто летит?

— Не видно! Темно!

— Дневальный! — ору я.

Может, он что-нибудь знает? А что он может знать? Я просто похолодел при одной мысли, что он может сейчас войти и сказать… Откуда же эти самолеты? Я бросаюсь к ключу, я вызываю и вызываю. Тишина. Тишь. ГУХОР. Может, я вызываю уже мертвецов? «Рыбин! У него есть друзья в пятом полку?..» Да не может быть, просто не может быть! Вовик почему-то выбежал из класса. Я снял наушники. Да. Над нами летят самолеты. Теперь они летят высоко, все небо сделано из сплошного грохота. Нет, нет, это учения, только какие-то странные учения. Я снова взял в руки головные телефоны, стал напяливать их на го… ЧТО? Я так и остался в какой-то нелепой позе, просто боясь пошевелиться. В эфире раздался тоскливый, меняющий модуляцию звук. Словно кто-то дернул за струну и меняет силу натяжения. О, дорогие мои! Это самый сладкий звук — зов настраивающейся радиостанции, когда радист, локтем замкнув ключ, другой рукой подгоняет мощность антенного выхода до максимального. Он крутит пластмассовую ручку, меняются напряжения на катушках, а в эфире звучит странная переменчивая струна. И не надо банальных сравнений — «Как люди узнают друг друга по почерку, так и радисты…» — не надо этого. Я точно знал, что это мой Миша, мой дорогой Миша Сулоквелидзе, тонконогий грузин, непрерывно замерзающий во время прохождения срочной службы в проклятом Заполярье, это он, скучая и позевывая, подстраивает антенный выход своего передатчика. Ах ты, дорогой мой приятель, мой корреспондент, подчиненная моя станция! Наконец-то! Я передал все с такой скоростью, что Миша ничего мне не ответил, а, очевидно, уступил место Сереге, потому что Миша был хороший парень и плохой радист, а Серега был радист хороший. Я незамедлительно вонзил ему этот сигнал — 386! Через крохотную паузу он передал мне квитанцию — сигнал принял. Ну что, ребята? Теперь и помереть можно? А?

В класс вбежал Вовик с двумя автоматами.

— У меня связь!! — закричал я.

Вовик бросил автоматы на стол, сорвал с меня наушники. Он прижал черный кружок к уху, подскочил на месте и просто спихнул меня с табуретки, я чуть не упал, хорошо, что удержался! Вовик заработал ключом, перешел на телефон.

— Сигарета, я Ацидофилин, как слышно, пррием, — сказал с раскатом на «р» Серега.

— Серега, — закричал в микрофон Вовик, — как там у вас? Вы там живы? Никто не ранен?

— Что за шутки?? У нас все в порядке.

— Значит, все в порядке? — еще раз спросил Вовик.

Вместо Сереги вдруг стал отвечать Миша.

— Слушай, — сказал он, — я не могу тебе высказаться на всю железку, но, по-моему, вы там с другом в эту ночь сильно нарушили дисциплинарный устав, раз такие вопросы задаешь, дорогой!

И было слышно, как они там вдвоем с Серегой засмеялись. Жеребцы!

— У нас все в порядке. Только трясет сильно, — добавил Серега.

И голоса у них были какие-то странные, будто они говорили во время бега. Я оттолкнул Вовика. Одна мысль поразила меня.

— Так вы едете? — спросил я.

— Так точно.

— Давно?

— Что-нибудь минут тридцать… вроде этого.

— А как же вы получили… — Я никак не мог подобрать синонима к слову «тревога».

Но Серега-то не догадается!

— По крестам получили, по крестам, — закричал он, — где соседи около сапожной мастерский стоят!

— Тебе ясно? — сказал я Вовику. — Полк был поднят по тревоге радиорелейной станцией. Они уже на марше.

Вовик кисло улыбнулся.

— Вот как… ну прекрасно…

Он был крайне разочарован, хотя еще минуту назад такое счастье нам и не снилось.

— Связь кончаю, спасибо, — сказал я.

— Связь кончаю, всего хорошего, до встречи! — сказал со своим раскатом на «р» Репин.

Я выключил станцию. Крохотную долю секунды в наушниках еще жил эфир, потом шум его сник, закончившись жирным треском. Все. Впервые за трое суток нашего дежурства не шипели наушники, не выл адски умформер, а раздалась тишина обыкновенной жизни, и было слышно, как трется о стену плечо поземки и тикают мои старенькие часы, расстеленные около приемопередатчика. Вовик тоскливо глядел на меня, положив, как собака, голову на руки, глядел устало и печально.

— Это учения, — сказал он, — обыкновенные учения. А я сбегал — прихватил на двоих полный боезапас, по три рожка принес. А это учения. И самолеты учебные.

— Самолеты не учебные, — сказал я, — и солдаты не учебные.

Я полез за махоркой. Ничего на всем белом свете я так страстно не желал, как «козьей ноги», свернутой из окружной газеты «Патриот», необыкновенно пригодной для этого дела и прекрасно склеивающейся, если кромку бумаги чуть обкусать по всей ее длине и хорошенько поводить языком. Прекрасная бумага! Спасибо редакции!

— Достойнейший сеньор, — сказал я Вовику, — дайка спичку.

Вовик почему-то ничего не ответил. Я обернулся — он спал, уронив голову на черный крашеный стол радиокласса…