т.2. Проза и драматургия

— Дальше, — сказал Вовик, — пожалуйста. На чем мы кончили? К далеким берегам? «Плывут они в Бразилию, в Бразилию, в Бразилию, и я хочу в Бразилию, в Бразилию, друзья. Никогда вы не найдете в наших сумрачных лесах длиннохвостых ягуаров…» Между прочим, ты, как старослужащий военнослужащий, должен знать, что сигнал тревоги подается в самое дорогостоящее время для солдата — когда Морфей забирает его в свои объятия и сладостные сны из гражданской тематики переплетаются с уставными командами. — Вовик был воодушевлен, словно лицедействовал на сцене. — И вот тут-то звучит команда: рота, подъем, тревога! Эта команда разрывает душу молодого человека, вдруг пропадают все снящиеся женщины, сон кончается с хрустом раздираемого полотна. Раздираемого тигром… Нет, тигром — это маловероятно. Раздираемого двумя малярами, которые хотят один кусок продать, а на втором нарисовать картину — два лебедя на лунном пруду около замка — и тоже продать. И ты, как старослужащий, должен знать, что если это драгоценное время прошло — тревоги не будет. Генерал Дулов спокойно спит в люксе дивизионной гостиницы, а пакет, который он с собой, несомненно, привез, лежит в сейфе у секретчика в штабе дивизии, на втором этаже, как войдешь, последняя комната направо. Новогодняя ночь прошла, и, даже если объединить все имеющиеся в наличии сухопутные силы Варшавского договора, ее невозможно вернуть и что-нибудь соорудить внутри нее. Поэтому, мой друг Рыбин, мы сейчас, после подъема, пойдем с тобой в столовую, где сынтригуем по лишней порции трески, потом я завалюсь дрыхнуть, а ты, проведший со мной ночь в бессмысленных и бесплодных разговорах, сядешь на это место и будешь клевать носом целый день, пока я не сменю тебя. Но и следующей ночью тебе не придется спать: в казарму ворвется посыльный, ко мне прибежит дежурный по части и крикнет, чтобы я передал такой-то сигнал в пятый полк. Но я клянусь тебе — я подбегу к твоей койке и тихонько разбужу тебя, чтобы отвратительная трель звонка не разорвала пополам Большую Пироговскую улицу, которую ты наверняка увидишь во сне. Я подойду к тебе и тихо тебя разбужу, чтобы все образы сна мягко исчезли в тумане, а потом брошусь к своей станции и буду терзать ключ и чувствовать, как с каждым ударом по контакту взрывается вся сонная громада пятого полка, как они там бегут к бронетранспортерам и волокут к машинам ящики со снарядами. А потом, через час, мы с тобой встретимся в эфире и вот только тут, сидя в какой-нибудь снеговой яме под елкой, ночью, в лютый мороз, ты оценишь мой благородный поступок, потому что чувство благодарности в тебе не было запрограммировано родителями, а появилось на свет в результате общения с достойными людьми. В частности, со мной… Но позволь, я все перепутал! Я просто отлакировал действительность! У тебя же в кармане два наряда от старшинки! По протекции комбата. Нет, твое будущее просто ужасно. Ты возьмешь два ведра…

— Алле, хватит, — сказал я, — дальше я все знаю. Переключись на одиночные выстрелы.

— Изволь, — сказал Вовик, — будем стрелять пореже. Но ты учти: новогодняя ночь кончилась. Сейчас прогремит долгожданный звонок — это прокричит петух, перед которым бледнеет сатана, — и она кончилась для всех. Наши приятели проснутся в Москве в чужих квартирах, в чужих душах, чужих постелях. В сегодняшнюю ночь начаты новые дела. Зачаты новые дети. Свершены новые измены. И только мы с тобой в эту ночь не изменили никому, не прошлись ни по чьим судьбам…

За дверью загремел звонок подъема. Но Вовик продолжал:

— …не сломали ни одного сучка, не говоря уже о дровах.

— Рота, подъем!

Это дневальный. Тишина. Еще можно поваляться на койке. Чуть-чуть. Самую малость.

— А ну, подъем, первый взвод!

— Второй взвод, подъем!

Это сержанты. Теперь минута промедления чревата нарядом. Скрип сорока матрацев. Приглушенные чертыхания. Дневальный:

— Зарядки не будет, всем чистить снег!

Проклятая зима!

Вовик устало плюхнулся на свою табуретку, перелистал Драйзера.

— Надуманно, — сказал он, — и, главное, длинно, длинно!

За дверью начались обычные репризы.

— Олифиренко!

— Ась?

— Не ась, а подъем! Вы что, оглохли?

— Тщсжант та не вслхав!

— Уши заложило? Можно подлечить!

Рота построилась и протопала по коридору. На казарменном плацу пофыркивали две батальонные лошади, впряженные в необыкновенную упряжку — перевернутую скамейку, которой, как ножом бульдозера, чистился снег. За скамейкой должны были идти солдаты и придавливать ее к земле, чтобы она не перелезала через горы снега, созданные ею самой. Проклятая зима!

Вовик, истощенный ночью и нескончаемым холодом радиокласса (он вообще очень любил тепло и однажды после учений залез в черные внутренности сушилки и заснул там среди валенок и просыхающих портянок), притулил голову на Драйзера. Я тоже прилег в углу класса на сдвинутых табуретках, впереди у меня был тяжкий день, и неплохо было бы отдохнуть. Хоть двадцать минут до завтрака, да наши.

— Кто придет в класс пуговицы асидолом чистить — гони в шею, — сказал я. — Здесь станция развернута.

— Хорошо, — сказал с большим зевком Вовик.