т.2. Проза и драматургия

— Моя фамилия Воденко, можешь жаловаться на меня, но я не могу молчать и просто так смотреть, как ты самодурствуешь и жизнь людям портишь. Кстати, дай твои координаты мне для связи записать! На всякий случай, чтобы рассказать, где ты стоял, паршивец!

— Координаты мои семьдесят девять девяносто шесть сотых, фамилию вашу, дорогой мой, запомню, а связь кончаю, потому что не намерен больше…

Он так и не сказал, чего он больше не намерен, просто выключил передатчик, и было еще слышно, как там, на «Хабарове», щелкнул тумблер.

Воденко снял наушники и сказал: Вот сволочь! — потом снова включил передатчик. — Светлая, «Герань». Дела плохие, товарищ Гурьев. Ушел «Хабаров» из сети, отказался дальнейшие вести переговоры.

— Понятно, — печально сказал никому не знакомый Гурьев, — понятно и прискорбно. У нас тут такое… — Гурьев помялся, как будто не найдя слов. — Нервы. И последнее яблоко полгода назад съели. А я в первый раз начальником зимовки и в западном секторе первый раз. Очень жаль. Ну, спасибо вам, дорогой товарищ. Фамилии вашей не знаю, моя фамилия Гурьев. Если будете дрейфовать рядом, ну, в разумных пределах, — не поленимся, снарядим пару собачьих упряжек, прикатим. Прием.

— Фамилия моя Воденко, — сказал радист. — Арктика — пятачок, встретимся, товарищ Гурьев. Вот такие пироги, — доложил Воденко и выключил станцию.

И в кают-компании стало совершенно тихо. Санек вспомнил, что он крикнул: «Пас!» — на третьей руке, стал разбирать карты, покрутил носом, намереваясь зайти с «пик», как услышал, что Калач, доканчивая чистить свои пуговицы, устало сказал Бомбовозу:

— Юзик! Заводи бульдозер!

— Согласуем, согласуем, — встревожился Сахаров.

— Чего там согласовывать? — удивился Калач. — Мы на полчаса. Раз-два.

Сахаров по душевной слабости не стал возражать, только глаза опустил, однако на сердце стало черно — знал, что будет корить себя за безволие много раз. Все сразу все поняли. Бомбовоз с радостью бросил карты, стал канадку напяливать, а Санек жалостно спрашивал у него и Серафимовича:

— Ребята, может, запишем, может, запишем?

— Некогда, некогда, — торопился с улыбочкой Бомбовоз. — Ты вот лучше штурману скажи, что улетаем, а то он не слышал!

Николай Федорович не спеша поднял голову, аккуратно закрыл книгу, заложив на прочитанное место кожаную закладку, и обиженно сказал:

— Ну что вы ко мне пристали? Я все слышал!

Санек вслед за Юзиком вышел из палатки, запахнул, не застегивая, канадочку, добежал до вертолета. Посмотрел наверх — небо над льдиной шло высокое, но мутное. Эх, Санек, не лететь бы в этот раз тебе!

Истинный господь!

…Вообще-то «Хабаров» был довольно прилично зажат в этом проливе, куда судно принесло вместе с пленившим его полем. Калач раза три обошел с воздуха невеселую картину. На палубу «Хабарова» вывалил весь экипаж, какой-то чудак стрелял ракетами прямо в вертолет. Командир посадил машину в пятнадцати метрах от борта. Едва он выключил двигатель, как услышал, что с борта ему что-то кричат, машут руками.

— Чего? — спросил Калач.

— Медведи, медведи! — закричали ему.

Калач обернулся и действительно увидел трех медведей, стоявших в пятистах метрах около торосов припая и смотревших в сторону корабля. Калач махнул рукой.

— Ладно! Кто у вас тут капитан?

…Калач полностью разорил «Хабаров». Он забрал для бухты Светлой обеих жен, погрузил двести килограммов — весь запас, какой был на борту, чуть перележавших арбузов, вытребовал яблоки, помидоры, пять мешков картошки, трех баранов из холодильника. И все было бы хорошо, если бы не погода. Откуда ни возьмись — собственно говоря, ясно, откуда, с запада, с гнилого угла, — налетела непогодишка, туман. Калач почесал затылок. Бомбовоз и Санек зачехлили лопасти и привязали их к ледовым крючьям. Весь экипаж с Левой Яновером в неизменном золотом шлеме пошел ночевать на «Хабаров». С этого и началось.

Во-первых, Санек сразу увидал Зорьку. Она высунулась из иллюминатора и сказала Саньку: «Тю, який курносый!» Санек тут же подвалился к двум пацанам с «Хабарова», навел все справки насчет Зорьки — дело, как говорили, стоящее. Выпивки на «Хабарове» не было никакой, или они так говорили просто, что выпивки нет, но Санек смотался на вертолет, притащил в предвкушении вечера канистру спирта.

Вечером в крошечной каюте Санек уже безмолвно держал ладонь между крашенной масляной краской переборкой и горячей Зорькиной талией, все стараясь легко нащупать пальцем что-нибудь сквозь платье. Сам он помалкивал, только изредка и многозначительно подчеркивал, что спирт первосортный.

Целый вечер выступала Зорька.