Т

— Нет другого выхода, — развел руками Кудасов. — Оставлять вас в живых смертельно опасно. Вы, безусловно, заслуживаете казни по суду. Но высшая власть не хочет огласки, потому что это еще сильнее оттолкнет правящий слой от народа. Для публики вы просто пропадете, граф. Только в этот раз уже не вынырнете в каком-нибудь Коврове в мундире задушенного жандарма.

Т. открыл было рот, но Кудасов сделал легкое движение рукой, как бы призывая его не тратить время на пустые оправдания. Тогда Т. закинул ногу за ногу, задрал бороду и надменно уставился в угол камеры.

— Как именно вы собираетесь меня убить? — спросил он.

— Вас расстреляют во дворе.

— Когда?

— Незамедлительно.

— А я отчего-то ждал, что мне отрубят голову, как Соловьеву... Я смотрю, Ариэль Эдмундович постепенно склоняется к минимализму.

— Простите? — напряженно спросил Кудасов.

— Ничего, — вздохнул Т. — Вы вряд ли поймете, так что не будем останавливаться.

— Скажите, — заговорил поручик, — у вас есть какое-нибудь желание, которое мы могли бы выполнить? Последняя воля? Хотите распорядиться имуществом? Или сделать традиционную памятную надпись? Наши специалисты перенесут ее на стену камеры вашим же почерком. Если, конечно, не возникнет проблем с цензурой.

— Вот это дельная мысль, — ответил Т. — Уважаю заботу государства о культуре. Велите дать мне бумагу и чернила. И новую свечу, здесь темновато.

Кудасов кивнул, и поручик направился к двери.

— И еще, — сказал Т. ему вслед, — принесите, пожалуйста, стакан воды. Я хочу пить.

Пока молодой жандарм отсутствовал, Кудасов не вымолвил ни слова — сначала он изучал надписи на стенах, а потом принялся внимательно осматривать пол у себя под ногами. Т. только теперь заметил, что на нем шпоры.

«Зачем жандарму шпоры? — подумал он. — «Сестру задев случайно шпорой...» Интересно, есть у него сестра? Или хотя бы лошадь? Впрочем, какое мне дело...»

Через пять минут поручик вернулся с медным подносом в руках. На подносе была стопка гербовой бумаги и канцелярская чернильница с пером. Следом в камеру вошел солдат со стаканом воды в одной руке и горящей свечей в другой. Поручик поставил поднос перед Т.; вслед за этим солдат опустил на стол свечу и стакан в идеально симметричных позициях справа и слева от подноса.

— А теперь оставьте меня на время, — попросил Т.

— Невозможно, — сказал поручик, — пишите в нашем присутствии.

— Хотя бы на четверть часа...

Кудасов отрицательно помотал головой.

— Чего, интересно, вы боитесь? — спросил Т. — Что я убью себя этим подносом? Так вам же меньше возни, и совесть будет чиста... Только я не доставлю вам такого облегчения, даже не рассчитывайте. Право, господа, оставьте меня. Я должен собраться с мыслями, а в вашем присутствии это невозможно...

Кудасов с поручиком переглянулись. Поручик пожал плечами.

— Хорошо, у вас четверть часа, — сказал Кудасов и перешел на несколько виноватый тон, — и вот еще что. Имеется просьба от вашей знакомой Аксиньи Толстой-Олсуфьевой, переданная через наше высшее начальство. У нее, похоже, самые серьезные связи... В общем, она выпускает новую книгу — «Немного солнца в холодной вдове». И просила у вас короткий отзыв на последнюю страницу, всего строку или две.

— Пусть напишет сама от моего имени, — сказал Т. — Скажите, я разрешаю.

— Извольте, скажу, — кивнул Кудасов. — Но боюсь, бедняжке трудно будет придумать что-нибудь за вас, граф, поэтому она и просит... Впрочем, не мое дело.

Когда дверь закрылась, Т. поглядел на стену — туда, где была прощальная надпись Федьки Пятака.

«Теперь я знаю, где искать истинного автора, — подумал он. — Его не надо искать. Он прямо здесь. Он должен притвориться мной, чтобы я появился. На самом деле, если разобраться, нет никакого меня, есть только он. Но этот «он» и есть я. И так сквозь всю промежуточную оптику — до самого начала и конца, Соловьев тысячу раз прав... «Eternal mighty I am», как в старом протестантском псалме. Вот только в моем случае строка на время удлинилась до «I am T.». Но «T.» здесь не важен. Важно только «I am». Потому что «I am» может быть и без графа Т., а вот графа Т. без этого «I am» быть не может. Пока я думаю «I am T.», я работаю подсобным рабочим в конторе Ариэля. Но как только я обрезаю эту мысль до «I am», я сразу вижу истинного автора и окончательного читателя. И еще тот единственный смысл, который есть в этом «I», и во всех других словах тоже. Как просто...»

Думать мешал веселый голос поручика, долетающий из коридора — он говорил что-то быстрое и неразборчивое.

«Получается тавтология — «я есть то, что я есть». Впрочем, это, кажется, уже было в какой-то книге... Но почему меня с такой назойливостью пытаются убедить, что авторов много? Потому, что автор один... Зачем меня так настойчиво приглашают притвориться создателем мира, предлагая белую перчатку и огромный письменный стол? Чтобы я не догадался, что я и так его создатель, ха-ха... А вот бедный Ариэль так крепко уверен в своем авторстве, что никогда, никогда не сможет понять, как обстоят дела на самом деле...»