Т-34. Крепость на колесах

— А подробнее? — Мартынов уселся поудобнее и с интересом посмотрел на Сергея.

Тот пожал плечами:

— Да чего там подробнее. Он ее как раз на сеновале то ли окучивал уже, то ли еще склонял к разврату, я не уточнял. А тут немцы. Опять заложников брать. Ну и, когда ее отца потащили, она из дома выскочила и заорала, что знает, где русский, только и всего.

— Где русский… А она сама что, не русская?

— Нет, будешь смеяться — еврейка.

— Идиотка?

— Да нет… Понимаешь, Александр Павлович, репрессии сюда еще не докатились, и они, такое чувство, не верят, что их скоро будут убивать.

— Ну-ну… И как тебе это чудо?

Хромов задумался. Что сказать, он, откровенно говоря, не знал, подивившись вкусу подчиненного. Более всего, пожалуй, напоминала девушка какую-нибудь звезду гламура из родного времени. Разве что волосы в блондинку не окрасила, а так — один в один. Личико ровненькое, взгляд пустой. Губы… Да, губы шикарные. Можно сказать, трудовые мозоли, а не губы. А задница… Могучий плацдарм для приключений, любая еврейка позавидует. Хотя она и так еврейка… В общем, черт знает что, даже Альберт малость охренел, когда увидел.

Выслушав его комментарии, Мартынов лишь хмыкнул:

— Любовь зла — полюбишь и сам знаешь кого.

— Но она ж дура!

— Бывает. Не она одна, кстати. Я слыхал, кое-кто из них фрицев хлебом-солью встречал.

— Да ну!

— Ну да, — передразнил его командир. — Не все и даже не многие, однако же — было.

— В России две беды, — задумчиво прокомментировал Сергей, — дураки и дороги. Я знаю, что делать с одной — побольше асфальта, щебня, песка, тяжелой техники и бригаду профессионалов. Но с дорогами-то что делать?

Мартынов, окончательно переставший хандрить, расхохотался, но тут же посерьезнел:

— Ты лучше на эти рожи посмотри. И скажи, что с ними делать.

Хромов посмотрел. Да уж, рожи были что надо. Широкие такие, добротные. Хорошо наетые, как и положено представителям внутренних органов. Интересно, где фрицы таких уродов в помощь набрали. Зевнув, он махнул рукой:

— Да расстрелять их на хрен.

— Думаешь?

— А чего церемониться? — удивился Сергей. — Толку от них никакого, один лишний геморрой. Да и по законам военного времени положено. Вон, сам посмотри, — он ткнул пальцем в ближайшего, толстого мужика поперек себя шире, — у этого задохлика вполне себе призывной возраст. А значит, какой вывод делаем? Перед нами дезертир, а их положено в расход…

— Я не дезертир, — как-то по-бабьи тонко взвизгнул полицай, хотя его никто, в общем-то, не спрашивал.

Однако Мартынов с удивлением приподнял бровь:

— Слышь, ты, утконос-недоносок! Хорош врать-то.

— Товарищи, дорогие…

— Тамбовский волк тебе товарищ, — на автопилоте отозвался Сергей.

Однако Мартынов остановил его:

— Не дезертир, говоришь?

— Нет! — полицай, видимо, решил, что имеет шанс отбрехаться, и говорил часто-часто. — Меня не призывали.

Мартынов встал, подошел к полицаю, некоторое время смотрел на него сверху вниз, а затем ласково-ласково (у знающих полковника чуть получше от этого тона по спине побежали мурашки) спросил:

— А теперь объясни, дятел, почему тебя не призвали? И не вздумай мне врать, что не было времени — точно знаю, ваш район немцы только через три недели заняли, мобилизация там пройти успела. Ну!

— Я… Это… Грудная жаба у меня.

— Грудная жаба — это что? — повернулся Мартынов к Игнатьеву.

Не то чтобы он ожидал ответа, но второй представитель старшего поколения в их группе был, как выяснилось, человеком начитанным. Повертел в пальцах результат работы — фигурку русалки, очень… гм… реалистично выполненную, с внушающими уважение формами. Свистнул какого-то пацана из крутившихся вокруг, торжественно вручил ему произведение искусства, вызвавшее у неизбалованного подобными игрушками представителя юного поколения восхищенный вздох, после чего соизволил ответить:

— Стенокардия, — лениво отозвался он. — Сердце.

— Да? На этом кабане можно поле вспахать.

— А давай я ему сейчас с трех ударов рожу отпигментирую, — влез Хромов. — Будет синий-синий, и болячке начнет соответствовать.

— Не стоит мараться… Ладно. Предлагаю его повесить. Ильвес, возьми бойцов и вздерните это дерьмо.

Курсант появился словно из-под земли, вот его нет — а вот он уже тут как тут. Молча козырнул и, ухватив полицая за шиворот, поволок его прочь, но был остановлен командным голосом полковника:

— Стоять! Куда пошел?

— Дерьмо вешать… — недоуменно ответил Ильвес.

— Этих, — небрежный жест в сторону оставшихся полицаев, — тоже. Говорю же, возьми бойцов. И местных припаши, чтоб прочувствовали. Задача ясна?

Курсант вновь козырнул, и усмешка на его лице не предвещала для полицаев ничего хорошего.

— Жестко ты…

— Игорь, — Мартынов с силой хлопнул Игнатьева по плечу. — Я этих клопов намерен давить… У него грудная жаба… В моей семье на фронт ушло шестеро только по линии матери. Вернулся один. В груди три осколка, от чего он всего-то лет через пять и умер. А ведь они были крепкие, сильные, здоровые… Умерли, чтобы жили вот эти, с жабами? Не-ет, — он погрозил указательным пальцем куда-то в пространство, — не должно так быть…