Т. 4. Сибирь. Роман

— Мужики! Поимейте жалость: плачет-то неподдельно, как дите!

Шум, гвалт вновь будто раздирают стены дома вдовы Лычковой. Филимон машет руками, кричит:

— Как ее, это самое, неладно, мужики! По одному бы, это самое!

Крик на сходке подобен ураганному ветру: вспыхнет, ударит оземь, взметнет непроглядный столб пыли, пронесется по поляне и тут же растает, затихнет, словно бы и не было его.

Вот ведь только что кричали все и вдруг притихли, смотрят друг на друга, и у каждого в глазах один и тот же вопрос: как же быть-то? А может быть, Кондрат-то в самом деле виновен?

Лавочник Прохор Шутилин тут как тут. Он только этого затишья и ждал:

— Обчество! Это что же? Выходит, ты своему наделу не хозяин? Завтра, к примеру, приезжаешь на свои поля, а на них чужой скот. И ты не моги его тронуть, иначе тебя свяжут — и в телегу мордой… Разве порядки, господа мужики?!

— Непорядок! Правильно! — кричат дружки Григория, которым обещан еще с вечера бочонок медовухи.

— Не с той стороны сеть плетешь, Прохор!

— У него завсегда так: сорок да сорок — рубль двадцать, — отвечают сторонники Судаковых.

И тут встает с разъяренным видом Степан Лукьянов.

— Ты что там прячешься за спиной старосты, Григорий?! Выдь сюда, чтоб видел тебя мир. Поговорим при всех и начистоту. — Лукьянов останавливается. Ждет, когда Григорий выйдет. — Выходи, чего ж ты медлишь? Когда слезы лил, на середину дома выпер, а теперь снова в нору…

Григорий не спешит. Но Филимон чует, что не уступить народу нельзя. Лукьянова поддерживают изо всех углов. Он отступает влево от стола, и теперь Григория видят со всех сторон.

— Вспомни, Гришуха, нонешнее лето. Вспомнил, нет? Вспомни-ка, где ты карасей ловил? — наступает Лукьянов.

Григорий молчит. Круглое лицо его, заросшее мягкой, пуховой бородой, становится малиновым, как вареная свекла.

— Как ее, это самое, скажи, сват Григорий. — Староста и не хотел бы этого разговора, но такое упорное молчание тоже не на пользу его свату. Вместо обвинителя, который собирался испепелить своих противников, он сам подставляет бока, сам становится обвиняемым.

— В озерах ловил. Мало ли озер-то? — пытается увильнуть от прямого ответа Григорий. Ну нет, не на того нарвался! Лукьянов не собирается умолкать.

— А на Конопляном озере ловил? — спрашивает он строгим тоном.

— Где все запомнишь! — скова увиливает Григорий.

— А ну, Филимон, скажи-ка, кого мы с тобой видели на Конопляном озере, когда ехали из волости? Помнишь, кого мы встретили с бреднем?

В доме становится тихо-тихо. Все замерли, придержали дыхание. Ничего не скажешь, цепко схватил Лукьянов Григория с Филимоном за загривок.

— Как ее, это самое, Григорий ловил рыбу на озере, — признается Филимон.

— Ты слышал, Григорий?

— Не глухой, — с затаенной злобой цедит Елизаров.

— Пусть-ка скажет, на чьем наделе Конопляное озеро? — слышится бабий задиристый голосок.

— В сам деле, Григорий, скажи! — настаивает и Лукьянов.

— Да он, язви его, язык-то не проглотил ли? — подзадоривает все тот же бабий голосок.

— Я скажу, коли так, как ее, это самое, — бормочет Филимон. — Надел тот Степахи Лукьянова.

— Григорию, вишь, память отшибло. У него на свое только память, — подъялдыкивает неумолкающий бабий голосок.

4

Катя наблюдает за сходом, и у нее ощущение такое, будто перечитывает она заново статьи большевистских газет. Сколько раз она читала о классовой борьбе в деревне, о росте кулачества, о его притязаниях на власть, на землю, на рабочие руки. Все, что происходит сейчас, на ее глазах, словно происходит специально для нее. «Знают все-таки наши люди деревню!» — отмечает про себя Катя. Ей приятно сознавать и другое: в большевистских газетах, в листовках партии, в статьях Ленина в последнее время много пишется о пробуждении классового сознания в толще трудового крестьянства… И в этом не ошибаются большевики. Катя видит, что Кондрат Судаков здесь не один, что десятки таких, как он, не дают его в обиду, встают против произвола и насилия. «Побольше бы в деревню послать наших пропагандистов, чтоб крестьянин не варился в собственном соку, знал, что происходит на белом свете», — думает Катя. Но отвлекаться ей для своих размышлений надолго не приходится. Течение сходки вдруг начинает обостряться…

— Как ее, это самое, мужики, — нудит Филимон, — непорядок! Пусть Кондрат повинную принесет, как ее, это самое… Григорий при смерти был!

Сход мгновенно угадывает маневр старосты: потеряв надежду сорвать с Судаковых куш в деньгах, Филимон пытается унизить Кондрата. Что значит принести повинную? Это значит — встать Кондрату на колени перед Григорием, признать себя виновным в действиях, которые осуждаются «обчеством»…

— Не бывать этому! Кондрат ничего худого не сделал! — визжат бабы.